Когда портрет Кудруны был закончен, девушка, никогда не подозревавшая, сколь она прекрасна, увидев его, подумала: «А стоит ли Владигор того, чтобы я стала его суженой, рожала ему детей и вечно страшилась за его жизнь?» Но тут же она прогнала от себя эту мысль, припомнив слова колдуна, что в настоящей жизни она не столь пленительна, как ее изображение, вобравшее в себя красоту всех женщин, когда-либо живших на земле.
Увидел портрет и Грунлаф, и хотя чародей показал ему его лишь на мгновение, князь тотчас с жаром обнял дочь и трижды поцеловал ее, радуясь тому, что боги подарили ему бесценное сокровище.
— Крас, давай же скорее собираться! Я дам тебе в сопровождение своих лучших дружинников на самых красивых скакунах. Сам выбери подарки для Владигора, да не забудь и про его сестру Любаву. Ах, каким же неосторожным я был, посылая в Ладор этого неуклюжего дурня Хормута. Но смотри: если и у тебя ничего не получится, вторичного позора я не переживу — нет, скорее я всю Борею двину на Синегорье! Смерть, огонь, разорение станут платой за обиду.
Крас, укладывая портрет в деревянный ящик, сказал:
— А что мы будем делать с таинственным оружием Владигора? Ты о нем забыл?
— Нет, не забыл. Когда Владигор станет моим зятем и заключит со мной союз, он сам мне его покажет.
Крас, растягивая в улыбке свои пергаментные, желтоватые губы, возразил:
— Совсем не обязательно. Он увезет к себе Кудруну, а союзы как заключаются, так и расторгаются. Князь, у меня другое средство найдется. Владигор сам привезет в твой город свое оружие!
Грунлаф с недоверием посмотрел на колдуна:
— Да, привезет, но если полностью лишится рассудка.
— Именно! Портрет Кудруны лишит Владигора этого дара богов, поэтому тебе нет надобности подыскивать драгоценные подарки для синегорца и его сестрицы. Я явлюсь от тебя как посол с приглашением прибыть на праздник по поводу сбора урожая, который уже не за горами. Я сообщу князю, что благородный Грунлаф устраивает состязание стрелков из лука. Князья из всей Поднебесной и их дружинники будут оспаривать руку прекрасной Кудруны — твоя дочь станет главной наградой победителю. Владигор же, известно, один из лучших стрелков. Влюбленный в твою дочь после того, как увидит портрет, он несомненно согласится прибыть на состязание. Я же намекну ему, что допускается любое оружие, мечущее стрелы. О, поверь, ослепленный любовью, Владигор забудет всякую осторожность и приедет к тебе со своим изобретением!
Кудруна слушала разговор отца и Краса, и ее нежное, как мякоть спелой дыни, лицо то и дело покрывалось пятнами. Едва колдун замолк, она с жаром сказала:
— Крас, мне Владигор нужен даже и без своего хитрого оружия! И знайте: если он приедет на состязание, но не будет первым, я все равно стану его супругой.
Сказала — и выбежала из зала.
Не в драном коричневом плаще, а в нарядной пурпурной мантии с золотой запоной на плече, в желтых сапогах из самой лучшей кожи и верхом на буланом жеребце отправился Крас в Синегорье. Совсем его было не узнать: вместо голого, как яйцо, черепа — грива седых волос под шапкой с бобровым околом. Длинные усы и борода скрывали бритый подбородок. Длинный меч в сафьяновых ножнах, отделанных золотыми бляшками, висел на левом его бедре. Сидел на коне он гордо и ладно, точно с детства приучен был к верховой езде, поводья небрежно держал левой рукой, облаченной в расшитую рукавицу, правой же придерживал кожаный мешок, что приторочен был к луке седла, — в мешке том вез колдун чудесный портрет Кудруны.
Как и обещал Грунлаф, дал он в сопровождение Красу лучших своих дружинников. Три десятка воинов в кольчугах и рогатых железных шлемах ехали следом за Красом, в сумах переметных везли еду на неделю пути: печеный хлеб, жито, ячмень, пшено, чтобы кашу варить в дороге, вяленое мясо да сушеную рыбу, а еще баклаги с пивом и брагой.
Крас, зная нравы дружинников, приотставал частенько, потешал воинов грубым рассказом, и историй этих, видели все, было в запасе у неизвестного прежде вельможи с избытком — не избудут за все время пути.
Так и ехали, останавливаясь во встречающихся по дороге деревеньках или разбивая легкие шатры прямо на лесной поляне. Балагурили, в котелках варили похлебку, ели кашу, пили брагу, пели боевые песни, вспоминали былые сражения, говорили о сражениях грядущих, к которым всегда были готовы.
Перебрались через Велонь-реку, и однажды уже под вечер дружинник, что Грунлафом был назначен старшим над остальными, подъехав к Красу, сказал:
— Господин, к Гнилому Лесу подходим, место нехорошее. Вот бы здесь переночевать, а то, как говорят, неладные там дела творятся. Мы хоть и неробкого десятка и никогда не отступали в схватках ни с воинами, будь они и семи пядей во лбу, ни со всякой нечистью, но уж больно дорога там узкая. В такой теснине нас из засады побить нетрудно будет…
Усы Краса шевельнулись в улыбке, колдун похлопал дружинника по плечу и молвил:
— Торун, что говорить о старых победах? Новые-то впереди…
Ничего не понял из этой фразы дружинник, в замешательстве вернулся к своим. Поехали дальше. Солнце зашло уже за макушки сосен, до леса совсем близко оставалось. В лес въехали, который сразу же, словно жернова зерно, зажал людей со всех сторон, но и двухсот шагов они по лесу не смогли проехать, как спереди и сзади упали разом несколько деревьев, дорогу людям отрезая. Дикий рев со всех сторон раздался, пронзительный и страшный, будто заголосило сразу медведей полтора десятка. Дружинники опешили, закружились на конях, осматриваясь, ища врага, ища дорогу к отступлению или к побегу. Но Торун нашелся быстро:
— Мечи из ножен! Щитами всем прикрыться!
Кто успел круглые свои щиты со спины на грудь перекинуть да просунуть левую руку под кожаный ремень, ненадолго смерть отсрочил свою: рев да свист утихли, зато со всех сторон запели стрелы. Находя себе дорогу между веток, понеслись к дружинникам, жаля их кого в горло, кого в глаз или находя уязвимое место между пластинок их панцирей. Хрипели в предсмертных судорогах люди, кони. На небольшом пространстве лесной дороги вскоре лежали вповалку те, кто еще совсем недавно похвалялся ратными подвигами, напивался брагой. Только один из въехавших в лес по-прежнему красовался на буланом коне — то был Крас.
Из леса, точно муравьи из муравейника, облитого водой, на дорогу выбежали люди — с луками, палицами в руках, одетые в медвежьи, козьи шкуры. Бросились они со звериным воем к поверженным дружинникам, но грозный окрик остановил их:
— А ну-ка, лесная сволочь, замри на месте! Кто раньше времени велел соваться?
