Он даже отступил на шаг, ошарашенный настолько, что из слепящего белого стал неприятно розовым.
— Что-о?.. Я ничего не понимаю.
Я изрек важно и с великим торжеством, до чего же приятно чувствовать себя умнее существа высших сфер:
— А кому это важно?.. Ты и не должен понимать. Прохрюкал послание… хотя я что-то не понял… если это послание, то от кого?.. А если не послание, то это от тебя лично? Но у тебя же не может быть личного мнения!.. Оно есть только у Господа и у мятежников!.. Давай признавайся, ты за темных или за черных?
Он раскинул руки, а чуть позже поднялись и вздыбились все четыре, как у орнитоптерикса, крыла. Красивое и даже страшноватое зрелище, торжественное и немножко нелепое, крылья сами по себе тяжеловаты, на них не полетаешь, явно же это лишь отличительный знак ранга, хотя по мне золотые цепи разной толщины и с разными камнями гораздо удобнее.
Голос его прогрохотал уже с угрозой:
— Ты осмелился усомниться в Господе! Ты осмелился усомниться в Его мудрости!.. Ты заявил, что Господь сам не понимает, что делает!.. Я все это доложу немедленно…
Мне стало страшновато, но я пересилил себя и сказал почти бодро:
— Давай-давай, так тебе и поверят. Мало ли что Господь сказал! Может быть, Он вовсе не имел в виду, чтобы люди вот так взяли и послушались.
— Что?
Я пояснил с усилием:
— Родитель часто говорит ребенку: не ходи на улицу, простудишься, ноги промочишь, но когда ребенок возвращается с улицы довольный и с румяными щеками, счастливый, что и кораблики попускал, и чужую кошку прогнал, отец улыбается и гладит его по голове.
Он поморщился.
— Слишком сложно! Может ли Господь желать, чтобы Ему перечили?
— Может, — ответил я.
— Это немыслимо! Перечили и поступали по своей воле?
— Когда Ему нужны были слуги, — ответил я, — он создал вас, послушных и полностью Ему покорных. А человека создал с собственной волей, дав ему то, чего не дал вам: частичку своей души! Если не видишь в этом глубокий и важный замысел, то что от тебя, безмозглого, требовать…
Он прошипел люто:
— Какой такой замысел?
— Пока об этом знает сам Господь, — ответил я задумчиво, — пока что…
— Значит, — прогрохотал он, — ты все-таки отправишься в Храм Истины?
Я поинтересовался:
— А тебе какое дело? Если прилет Маркуса и огненный ад на земле предрешен, то какая разница, отправлюсь я в Храм, который тоже может исчезнуть в огне, или не отправлюсь?.. А если так суетишься и трепещешь своими воробьиными крылышками, то сам подсказываешь, что могу изменить нечто… Что, прокололся, пернатый?
Его прекрасное лицо исказилось, он прокричал в тревоге:
— Ничего я не подсказывал, ты сам вообразил все глупости!
— Не-е-ет, — сказал я с торжеством, — ты незаметно так подсказал мне ответ, а это значит, ты — двойной агент. Работаешь на тех и других! Но меня не обманешь, у тебя слишком глупое лицо даже для ангела, а это значит — прикидываешься!
— Ничего не прикидываюсь, — вскрикнул он, — это мое лицо, оно всегда таким было и не может быть другим. Мы все сотворены одинаковыми. Мы — гонцы!
Я вздохнул, сказал Бобику:
— Вперед! Нам нужно дело делать, а нас тут все время отвлекают пустыми разговорами. Зайчик… скорость!
Арбогастр рванулся с места, я лег на его шею и укрылся под густой гривой, пусть ветер злобно свистит и буйствует над нами, но нас ничто не остановит.
Думаю, ангел уже исчез, убедившись, что контакта не получается. Я человек, а люди достаточно упрямы, своевольны и несговорчивы. Как раз такие, которые и взялись строить цивилизацию.
Мне кажется, это ловушка с этими ангелами и всем, что попадается на дороге… А если не ловушка, то некто старательно пытается не дать мне добраться до Храма.
Кто этот некто? В первую очередь в голову лезут мысли о всевозможных врагах, а их у меня немерено, однако может быть и такое, что это сам Храм… или его настоятели ставят передо мной препятствия.
Возможно, уже начинается искус, как говорил Тертуллиан. Искус бабами, вином, чревоугодием, роскошью, властью и вообще всем, на что можно поймать даже сильного человека.
Хотя вряд ли, я не настолько значим, чтобы в Храме знали обо мне и следили за мной. Это вообще опасная мысль, так могу сложить руки и рассчитывать, что все равно меня вытащат… тут птичке и каюк.
Бобик вскоре начал принюхиваться, забирать влево. Я прикрикнул, кивнул, указывая направление строго на север, он побежал послушно, затем сделал резкий прыжок в сторону и понесся длинными прыжками.
— Что это с ним? — сказал я рассерженно. — Зайчик, давай посмотрим, но будь хоть ты осторожен, если я такой дурак, что мне хоть кол на голове теши, хоть орехи коли, хоть мордой о стену…
Местность понизилась, потянулись скалы, хоть невысокие, но частые. Мы прошли по следам Бобика, дальше роскошный кустарник, странно зеленый, листья вполне летние, воздух показался намного теплее, чем тот ужас, которым приходится дышать.
Зайчик осторожно пробрался через буреломы и нагромождение камней, я услышал равномерный шум падающей воды, удвоил осторожность.
Я тихо охнул, когда арбогастр проломился через зеленые кусты, а я увидел источник шума. Озеро небольшое, странное, на противоположной стороне небольшой водопад, что изливается двумя широкими струями из громадного и широкого рта исполинской каменной головы.
Эту скалу обтесали грубо, но лицо выглядит только жестче, страшнее и наполнено такой мощью, что вот-вот приподнимутся тяжелые каменные веки и вперят в меня смертоносный взгляд…
Вода вытекает оранжевая, и внизу бурлит такая же золотистая, постепенно теряя цвет, смешиваясь с остальной водой… хотя, на мой трезвый взгляд, она вся в этом замкнутом озере должна давно стать оранжево-золотой.
Бобик уже там, влез в воду передними лапами и лакает с такой жадностью, словно всю жизнь во рту не было ни капли.
— Что это с ним? — повторил я. — Зайчик, будь осторожен…
Я спрыгнул на землю и, оскальзываясь на мокрых камнях, начал спускаться к воде. Навстречу ощутимо пахнуло влажным теплом, так вот почему на берегу нет снега, а кустарник в зелени, даже трава роскошная и свежая, словно в мае.
Бобик оглянулся восторженными глазами, не увидел на моем лице запрета, прыгнул в воду, взвизгнул то ли от восторга, то ли что-то цапнуло, проплыл на середину, там повертелся, затем стрелой вылетел на противоположный берег.
Арбогастр подошел к воде спокойно, но не стал пить там, где в озеро вбежал Адский Пес, отошел в сторону, подальше от взбивающего пену водопада, и медленно и осторожно начал цедить воду сквозь зубы, брезгливо оттопырив верхнюю губу.
