Мария Ермакова - Зеркала

— Взгляд на искусство, — буркнул Инвари и перевел тему. — А как ваши дела, Аф? Как вы себя чувствуете? Вижу, ваши раны уже затянулись.

— У сотайров хороший иммунитет, Один, поэтому ремиссия не занимает много времени. Когда тронемся в путь?

— Сначала плотно пообедаем! — раздался хриплый голос из-за его спины. — Пес его знает, когда удастся поесть по-человечески.

Инвари дернулся от неожиданности и зашипел от боли.

— Приветствую тебя, Аф Лиолинелл! — как ни в чем не бывало, говорил бесшумно подошедший отшельник. — Последний раз ты навещал меня в моем одиночестве лет шесть назад?

— Так оно и было, старый друг, — отвечал Аф, не оглядываясь и не удивляясь. — Моя инспекция принесла мне массу удовольствия от твоих работ.

— Не понял! — возмутился Шторм. — Вы, что же, знакомы уже?

Флавин умело затянул повязку на плече у Инвари.

— Благодарю вас, — пробормотал тот, поднимаясь и направляясь к своему коню.

Ворон тихо заржал, приветствуя хозяина.

— Давайте, давайте обедать! — торопил, меж тем, отшельник недоумевающего Шторма. — К ночи мы должны быть в Колдовском урочище.

— Мы? — удивился Шторм. — Опять не понял!

— Я знаком с этим человеком, — терпеливо вмешался флавин. — И, по всей видимости, он едет с нами.

Вернулся дэльф. Виденный сон вызывал теперь лишь легкое беспокойство. И было еще что-то, упущенное им в разговоре старика и Афа. И лишь сидя у костра вместе со всеми и дуя на обжигающее варево из бурлящего котелка, он понял, что упустил. Отшельник-человек и флавин обращались друг к другу на ты!

Под сводами притихшего в недоумении от ранней зимы леса, по мокнущей земле, не успевшей укрыться одеялом из листвы или снега, в сырости и тлене умирающих листьев и засыпающей природы, маленький отряд продвигался по Приграничью Сердца не слишком быстро. Художник сидел позади Шторма, на его тяжелом, но сильном битюге, а когда тот все же уставал, ибо хозяин и сам представлял собой нелегкую ношу, отшельник пересаживался на кобылку Афа, который был неутомим в ходьбе и, казалось, мог идти пешком много лет. Приходилось соблюдать определенную осторожность и в отношении оборотней. Правда, чем ближе к Сердцу они подходили, тем меньше следов их присутствия ощущалось. Но все же обглоданные трупы животных попадались им на пути, а крупные следы вокруг говорили о том, что не обычные волки сделали это. Странным казалось и то, что почти целые туши, убитые, словно забавы ради, были не тронуты другими хищниками. Даже любители падали не интересовались ими. Когда Аф установил это, он наотрез отказался идти мимо трупов, и у каждого встреченного места пиршества оборотней приходилось делать остановку и заваливать тела землей, над которой флавин шептал что-то на своем языке, словно, казалось Инвари, извинялся.

С приходом зимы неожиданно укоротился день. Смотря на вечеряющее небо, путники только качали головами — все пошло вкривь в Ильрийском королевстве!

Сообща решили с наступлением темноты — как бы рано она не наступила — не идти дальше. И хотя Аф знал этот лес как свои пять пальцев, а ночные переходы сильно сократили бы время путешествия, риск мог не оправдаться. Ночь — мать любви, стала матерью ненависти. Ночью лес кричал от боли, корчась под вкрадчивыми шагами созданных Ванвельтом тварей. Ощущения нереальности и надругательства клубились в воздухе, и флавин чувствовал это острее всех. Он все больше мрачнел, отставал от отряда, кружа вокруг, чтобы обнаружить следы пребывания оборотней. Когда во время очередного перехода они наткнулись на целое стадо оленей, безжалостно вырезанное только ради забавы, флавин надолго замкнулся в себе. Он совершил обряд, и произнес последующие слова только вечером, на привале.

После небогатого ужина путники разлеглись вокруг костра, готовясь ко сну. Шторм, сменивший с наступлением холодов безрукавку на рубаху из толстой кожи, подбитую мехом, блаженно растянулся на своей любимой овечьей шкуре, ногами к огню.

— Хорошо! — искренне пробасил он. — Сон на свежем воздухе — самый полезный.

— Продляет годы бренного существования, — ехидно пропел художник, — укрепляет плоть и изгоняет бесов вожделения.

— У тебя, что ли, бесы? — хохотнул Шторм — они с отшельником явно недолюбливали друг друга.

— Да что ты, громила, знаешь о вожделении? — тотчас взвился тот. — Деваху хапнуть, затащить на сеновал и побаловаться — вот и все твое вожделение, только и считаешься с тем, что у нее под юбкой.

— А с чем еще-то? — удивился Шторм.

— Во-во, — неожиданно миролюбиво отозвался Витольд, — молодой, здоровый и глупый — полный набор!

— Я, может, и глупый, но от жизни, в отличие от некоторых, не бегаю! — огрызнулся Шторм.

— Что имеет в виду этот головорез? Пусть объяснит! — от обиды обращаясь к нему в третьем лице, возгласил художник, потрясая перед его лицом кулаками.

— А то и имею! — неожиданно разозлился Шторм. — Развелось вас, калик перехожих, странников да отшельников всяких, как собак нерезаных! Ни хрена не делаете, деньги обманом выманиваете, от жизни отворачиваетесь. Что за грехи такие тебя в глушь загнали? Ничем не интересуетесь, ничего не хотите, только жрете, да мечтаете. А есть еще такие, которые святых из себя разыгрывают, постятся, скромничают. Карго! Да разве нормальный человек поститься станет? Нет! Он поест, да дело славно сделает, потому как у сытого и работа ладится. Дармоеды паршивые!

Витольд вскочил.

— Я у тебя есть, что ли, просил? Я вообще никогда ничего не просил. И мое это дело, чем и как заниматься, только мое и Богов, что мне покровительствуют. Ты лучше о своей душе позаботься, она у тебя заржавела, небось, от чужой пролитой крови-то. Тоже мне, обличитель! «Дело славное!» Знаем мы ваши славные дела по ночам, да на большой дороге.

Неуловимо кошачьим движением Шторм поднялся. Инвари, не без интереса следивший за перепалкой, напрягся, ощутив опасность, волной накатившую от стоящих друг против друга мужчин. Художник сжимал крепкие кулаки и почти не казался старым.

— Чего мы спорим-то, — широко улыбнулся Шторм, и от его улыбки Инвари сделалось нехорошо, — рук у нас, что ли, нету? Там, справа, полянка, пойдем, папаша, разберемся? Или испугался?

Старик сверкнул глазом в его сторону и повернулся, чтобы идти.

— Сядьте оба! — прозвучал неожиданно властный голос.

Все повернули головы. Говорил Аф. Он сидел на голой земле вне линии света и казался лесным божеством — огромный, темный, косматый, с горящими злобой глазами.

— На всей земле ваше племя самое сволочное! На что вас создали Боги? Понять не могу, но природа здесь не при чем — она мудра, вас, своих убийц и насильников, не создала бы! Нет, это Боги намудрили, скучно им стало в нашем спокойном мире, вот они и пошутили, создав вас себе на потеху! Человек на человека, брат на брата, отец на сына и сын на отца… Какие интриги, какие связи, какие сюжетные повороты!