— Но я живу лишь для исполнения ее желаний, ибо я господин, которому она подвластна. Так поступают супруги, которые отдают небесам клятвы верности. Разве твои постулаты не твердят тебе того же?
— Поэтому вы поработили целый город?
Мужчина улыбнулся коварно и зло, прижимая к своей груди женщину, прильнувшую к нему, и он, вдыхая аромат ее волос, тихо произнес:
— Людям бесполезно толковать о нашем заточении, убеждать о свершении благих поступков.
— Этот человек пришел сюда не для того, чтобы обвинять нас, умерь свой измученный пыл, — раздался нежный голос женщины, когда ее белоснежные руки легли на его широкие плечи, а она закрыла свои глаза, не позволяя видеть ему, как на длинных темных ресницах заблестели хрустальные капли слез, от которых исходил аромат росы на листьях боярышника в рассветные часы.
— Неужели? — прошептал мужчина, поднимая свой дымчато-свинцовый взор на Анаиэля, вытаскивающего изогнутые клинки из темных ножен, хотя ладонями, он не ощущал серебряной рукояти с головой серебряного дракона, впивающейся в кожу, и звук высвобождающегося металла разносился по широким залам, поглощенным беспредельным безмолвием тьмы. Вдыхая в легкие кислород, он ощущал трупный запах разлагающейся плоти, вбирающий в останки холод, он словно мог узреть, как на расходившейся и тлеющей коже вырисовываются морозные узоры.
— Не смей обнажать клинок перед ликом благородных дворян, смертный, ибо не ведаешь, чему собираешься противиться. До тебя приходили другие, но их обуздал страх, и чувство поглотило их, — воскликнул мужчина, голос его был подобен грому, и черты его красивого лица исказились звериной яростью и гневом, некогда пламенные губы стали обескровленными и побледневшими, а кожа обрела почти пепельно-серый оттенок, как у мертвеца. И полы его мантии восставали в фигуры громадных черных львов, и кристальные когти скользили по стеклянному помосту, отчего раздавался звук, напоминающий лязганья цепей с огромными звеньями.
— Этот город канул от событий, которые твоему разуму не подвластны, и мы оберегаем души, скоропостижно покинувшие этот окровавленный мир, построенный на пепле и костях, — говорил мужчина, когда темнота опускалась с каменистых облаков, и он видел виражи чудовищных призраков, слыша их стон и дыхание, от которого пальцы обращались в ледяные обрубки.
— Люди позабыли о моралях человеколюбия и сострадания к ближнему своему, а потому погрязли в страстях. Не смей обрушивать свой гнев на тех, кто блюдет покой бессмертных душ. Здесь спят герои предыдущих войн, сражавшихся за твою жизнь и свободу, и твой народ не почитает память ушедших, как должно благодарному сыну их крови, но ты подчиняешься смертникам, что учиняют войны и стоят во главе управления, отчего культуры и нации ведут сокрушительные бои друг против друга.
— Зачем ты пришел в обитель усопших и не побоялся встречи с благородными темного княжества? — нежным голосом прошептала женщина, устремляя свой золотистый взор на человека, когда драгоценные когти на ее пальцах, скрепленные тонкими цепочками, вонзились в ткань кафтана мужчины, прорезая материю, и грациозный узор бушующей морской волны расходился под наточенными горячими остриями на его груди.
— Я знаю, что здесь есть люди. Я хочу забрать их с собой, чего бы мне этого ни стоило, — и в это мгновение женщина повернула в его сторону голову, не изменяя позы, и изящные золотые ленты, вплетенные в смольные волосы, воспламенились пунцовым. Она пристально вглядывалась в его спокойные и безмятежные черты лица, словно могла узреть частицы, из которых состояла его слабая сущность, и ощущение, что его разъедала внутренняя мгла, поглощало. Все погасало в беспроглядной темноте, зловещая и непроницаемая материя сливалась черным потоком со стен, и превращенная в лед вода, зашипела, когда чернь коснулась колеблемой поверхности. Темнота будто пеленала пространство, растворяя видения дворцовых стен, где сверкало голубое пламя, где можно было различить фигуры людей, наблюдавших за приходом живого. Чем он был в сравнении с той чернотой, что царила в этих монументальных постройках на протяжении столетий? Перед его чистым незамутненным взором вставала вечность и холод бурлящего потока, когда заколыхались полы шифонового платья с золотыми арабесками и рубиновыми камнями женщины. Ее локоны были продолжение настилающейся мглы, и она смаковала алеющими губами, и ветры стали злее, жаждая разразиться стихией своего могущества.
— И вы либо отпустите их добровольно, либо мне придется показать вам то, на что способен мой род, который вы так ненавидите, — его слова были резки, но холодны, в них не было эмоций, который бы мог произнести человек, скованный яростью. Но он с трудом мог дышать мерзлым и грязным воздухом, пробивающимся через преграды его свежих реющих ветров, расстилающихся над морями и витающими сквозь облака.
— Зачем ты явился в царственные покои Кашира, путник? — мягко и удивленно вопросила женщина, отпуская шелковую мантию своего возлюбленного, склонившего к ней свои серебряные глаза, и дева изогнула свои ухоженные брови, под которыми были начертаны защитные руны, и теневые узоры на ее коже пришли в движение. Стебли молочных цветков ибериса, цинерария и фиалки пронзали стеклянные плиты моста, поднимаясь по каменным факелам, и когда бутоны расцветали у каймы, над которой высилось пламя, лепестки чернели, изгибаясь под палящим жаром.
— В тебе течет кровь сильного дома, ты дворянин человеческого рода и восточной части Османской Империи, а не тех свободных дикарей, что простирают свою власть и волю на западе, — шептала женщина, и золотые лезвия ее когтей покрылись льдом, когда она подходила к мужчине, направившему на нее обоюдоострые клинки. Но его руки дрогнули, мышцы сводило судорогой, когда кожу пронзила горячая боль, лед пропитывал суставы, сама кровь замерла в пальцах, сковывая ладони с эфесами оружия. Глаза женщины, закутанные кипящею нефтью, были окном в мир беспредельной смерти — в них не было страха и отверженности, лишь роковая пустота, захлестывающая, как волны океана. Там во тьме не было места боли, сожалению и любви; спокойствие и тишина укутывали роковое оцепенение его тела.
— Скажи мне, смертный, зачем ты пришел в Кашир? — шептала она, приближаясь к нему, когда сталь клинков стала рассыпаться на глазах, когда его губы дрогнули при прикосновении золота к своим губам, а закоченевшие пальцы не слушались голоса рассудка. И он ощутил металлический привкус на кончике языка, когда он сглатывал собственную кровь, льющуюся на подбородок и в рот, когда золотые перста рассекали нижнюю его губу.
