Еще несколько минут он пытался как-то выбраться из случайной западни, а потом вдруг стало так тепло и уютно, что все перестало иметь значение, осталось только устроиться поудобнее. Тело почти не слушалось, но это не имело значения.
Белый снег вокруг был перепачкан пятнами алой крови.
Де жа вю.
Четкое ощущение, что где-то, когда-то это уже было.
Но чего-то не хватало, какой-то детали, которая помогла бы достроить картинку. И Вольф очень быстро вспомнил, какой именно.
Не хватало трупов.
Он лежал в снеговой яме один, а не в компании трех или четырех десятков жителей захваченной деревни. Да и громко сказано - захваченной… Какое сопротивление могли оказать несколько женщин, дети да старики? Все мужчины, способные держать оружие, ушли на фронт - война. А жены, у кого малолетних детей не было - с ними, в санитарки и медицинские сестры.
Снег был теплый и уютный. В отличие от воспоминаний, в которые так неудержимо проваливался Вольфганг Эрих Шварц-Кениг, бывший обершарфюрер СС, дивизия "Мертвая голова"…
Земля, Россия, где-то под Демянском.
Вольфганг Шварц-Кениг, обершарфюрер СС.
Промозглый серый вечер. Такой же, как сотни других таких же вечеров.
Вольфганг искренне ненавидел Россию. Ему было здесь холодно. Холодили, леденили душу полные ненависти взгляды русских. Холодно было от товарищей по оружию, вроде бы, таких же эсэсовцев, как он сам, но…
Не то. Что-то было, различающее их. Вольфганг, как и они, грезил победой Германии и воцарением власти Рейха над всей Европой. Вольфганг, как и они, гордился тем, что состоит в СС. Вольфганг, как и они… список можно было продолжать до бесконечности. Но с самого детства он чувствовал свою чуждость. И с самого детства пытался что-то найти, только вот не знал, что именно. В более-менее сознательном возрасте его потянуло в Россию, с невероятной силой потянуло - борясь с этим искушением, он и пошел в армию, хотя до того не чувствовал за собой склонности к военной службе.
Но в Гитлерюгенде и позже, в СС, он так и не почувствовал себя среди своих. Ощущение чуждости сохранялось всегда.
Завтра вечером отряд Вольфганга должен был соединиться с основным составом "Мертвой головы". В общем-то, добраться до них можно было и сегодня, "Totenkopf" расположилась буквально в четырех часах пути от деревни, но на свою беду, отряд Шварц-Кенига встретил в дороге десятерых эсэсовцев под командованием штурмфюрера Альберта Бонке, состоявшего в той же "Мертвой голове". Будучи выше по званию, Бонке взял на себя командование объединенным отрядом. А когда на пути встретилась русская деревня, каким-то чудом оставшаяся без внимания безжалостных солдат Рейха, штурмфюрер, ухмыляясь, заявил:
- Отлично! Время еще есть, так что можем поразвлечься с этими русскими свиньями!
Вольфганга передернуло от этих слов. Нет, он прекрасно понимал - война есть война, и знал, что пленным немцам у русских едва ли приходится слаще, чем советским военнопленным, но издевательства над беззащитными женщинами, детьми и стариками, как и все прочие "развлечения" захватчиков считал ниже своего достоинства. Кроме того, прекрасно осознавал недопустимость этих бесчеловечных зверств, да и вообще - по его мнению, подобный поступок унижал эсэсовца, да и любого воина в принципе.
Но на его возражение Бонке осклабился и поинтересовался:
- Это измена или бунт? Как трактовать неисполнение приказа?
Вольфганг заткнулся. Чего-чего, а таких неприятностей ему хотелось меньше всего.
Мало народу оказалось в захваченной деревне. Тридцать-тридцать пять человек, в основном - стариков и детей, и нескольких женщин - выстроили у стены какого-то сарая. Бонке несколько раз прошелся вдоль ряда пленных, насмехаясь над ними и выкрикивая оскорбления.
Стоя в стороне, обершарфюрер кусал губы в кровь, сгорая со стыда за начальника. Он не понимал, зачем Бонке издевается над пленными. Если надо расстрелять - то можно просто расстрелять! Зачем - так?
Тем временем люди Бонке отобрали по его указу семерых детей, от пяти до десяти лет. Сам штурмфюрер, бросив обеспокоенный взгляд в сторону Шварц-Кенига, отослал его на другой конец деревни с каким-то ерундовым поручением.
Возвращаясь, Вольфганг услышал жуткие детские крики боли. Он не хотел, не мог думать о том, что же сотворил Бонке, этот зверь в человечьем обличии, но…
Сквозь вопли детей прорвался горестный, отчаянный женский крик, который тут же был оборван несколькими сухими выстрелами.
Четыре девочки и три мальчика. Дети. Ни в чем не повинные дети. Не отвечающие ни за чьи грехи. Виновные лишь в том, что родились не в то время, не в том месте и не у тех родителей.
Прибитые толстыми гвоздями к стене дома.
На снегу перед ними - тело расстрелянной женщины, не выдержавшей издевательства над детьми, бросившейся к ним - и немедленно поплатившейся за это жизнью.
Бонке стоял в десяти метрах от шеренги пленных, держа в руках пистолет.
- Ну что, русские свиньи! Кто здесь еще смелый? Идите, спасайте своих отродий! Но любого, сдвинувшегося с места, я пристрелю самолично! Смотреть! Не отводить взгляд! Не отводить, я кому говорю, тварь!
Глухо кашлянул пистолет, и женщина с полумертвыми глазами осела на землю, коротко всхлипнув.
- О, вернулся! - поприветствовал Бонке Вольфганга. - А мы тут с ублюдками развлекаемся. Тебе тоже оставили! - по знаку штурмфюрера двое эсэсовцев выволокли из шеренги еще одного ребенка, черноглазую и черноволосую девочку-еврейку лет одиннадцати. Бонке наклонился, поднимая с земли молоток, и протянул его Шварц-Кенигу, после чего указал на стену, где между двумя детьми еще оставалось место.
Вольфганг смертельно побледнел, и отшатнулся. Только теперь он понял, что большая часть ужасов, которые рассказывали о некоторых офицерах "Totenkopf", да и других дивизий - чистая правда. За три года в СС он ни разу не сталкивался с подобным лично - наверное, везло. И сейчас, видя перед собой… нет, не зверей - жутких чудовищ, по какому-то недосмотру притворившихся людьми - Вольфганг неожиданно понял, что лучше умрет, чем станет таким же.
- Нет, - негромко, но четко проговорил он, глядя Бонке в глаза.
- Что ты сказал?
- Я не буду этого делать. Если жители деревни должны быть расстреляны - я их расстреляю. Мы на войне. Но просто так мучить детей…
- Молчать! - взревел штурмфюрер. - Это что, бунт?
Взгляд Шварц-Кенига на миг упал на маленькую еврейку. В темных глазах ребенка отражался сумасшедший, едва контролируемый ужас, но лицо ее оставалось спокойным. Она понимала, что ее ждет, но не плакала, не просила пощады, и, похоже, готова была умереть, так и не порадовав мучителей ни единым криком.
