— Он искал твою крепость, Эсса. Эти сны слишком разжигали его любопытство.
Любопытство! Я стиснула зубы. А впрочем — Вороны из одного только любопытства и состоят.
Да и Охотники…. А я сама?
— Его поиски, твои поиски — это было всего лишь возможностью….
"Возможностью — чего?".
— Написать книгу Занда.
"Нет!" — подумала я в веселом изумлении. Нет! Только не это!
И тут я услышала женский голос, звавший какого-то Ильда.
Ворон обернулся, будто это имя могло принадлежать ему. И пошел прочь от окна…
От меня.
Я проснулась со слезами на глазах. Все вокруг спали. Тихая была ночь, безлунная. Я встала, осторожно пробралась между спящими и, спустившись с осыпающегося глинистого обрыва, вышла к ручью. Там, под защитой прибрежных кустов, я разревелась. Его руки, его лицо, его дыхание!
Этого больше нет, это все осталось только наваждением!
Журчала вода по кмням. Ветер путался в темной, почти невидимой листве.
Мы часто повторяем, что смерти нет. И лишь тогда я поняла, как дело обстоит в действительности. Не раньше, когда я потеряла своего тцаля, а именно тогда я поняла, что смерть есть. Она есть для тех, кто остается жить.
Умерший продолжает идти своей дорогой, для него смерть — это всего лишь продолжение пути. А вот оставшиеся теряют его навсегда. Вот что такое смерть — на самом-то деле.
Умерших не вернуть, не дотронуться до истаявшего в прах тела, не вдохнуть дыхания из мертвых уст. На смерти все кончается.
А нам… что делать нам?
Я плакала и зажимала рот руками.
Ужасно глупо, но я не могла унять рыданий. Без горечи, без жалобы, абсолютно на пустом месте я плакала и не могла успокоиться.
Впрочем, каждый из умерших имеет право быть оплаканным. Тем более тот, кого Лорель Дарринг звала Ильдом.
Ах, это имя!
Оно в один миг выдало мне самую главную тайну их семейной жизни: Лорель не знала, кто он такой. Он солгал ей. Она считала его человеком.
Конечно, ей в любом случае пришлось его как-то называть, ведь они жили среди людей. Но «Ильд» — для северян такое же бессмысленное сочетание звуков, как и мое «Эсса» для южан. Эсса, Ольса, Ольга — это все чисто северное, южнее графства Орд такую белиберду за имена не считают.
А вот Ильд — это горстское имя, даже в Южном Уделе оно почти не встречается. Если бы они искали ему имя только для того, чтобы успокоить окружающих, выбрали бы что-то более обыденное. Да из-за одного только имени в нем могли подозревать нильфьего шпиона!
Наверное, оно просто спросила, как его зовут. Что ему было сказать, что он знал о Севере — да и вообще о людях? Он ляпнул первое, что пришло ему в голову. С горстами-то он худо-бедно сталкивался, как и любой из Воронов.
Утрело. Темнота теряла свою серьезность, становилась прозрачной. Сделались видны уже кусты на том берегу ручья.
Я, наконец, успокоилась. Поплескала в лицо ледяной водой. Чувствовала я себя полностью опустошенной.
Впрочем, так всегда бывает после долгих слез. Поплакала я от души, что и говорить.
Из-за кустов вывалился кейст. Сырая галька зашуршала под его ногами.
— Ты чего здесь сидишь?
— Не спалось.
Я поднялась, отряхнула колени.
Над водой стелилась прозрачная, едва заметная дымка утреннего тумана. Птицы не пели. На востоке появилась робкая полоска рассвета.
Кейст пристально смотрел на меня.
Я отвела взгляд, сунула руки в карманы и пошла прочь. Долго бродила по мокрым от росы зарослям, пока окончательно не пришла в себя.
И когда я вернулась к своим ребятам, душа моя пребывала в равновесии.
В нешироком коридоре царили полумрак и прохлада. Высоко-высоко был расписной потолок, и узор его был почти не различим в сумраке. По одной стене тянулись полукруглые двери из черного морского дуба, в другой стене были окна, высокие и узкие, выложенные цветным стеклом. Солнце играло в стекле, становясь то золотым, то алым, а то и вовсе синим; цветные тени ложились в коридоре, не разгоняя сумрак. Прислонившись к простенку между окнами, я стояла, обхватив себя руками, и смотрела по сторонам, ожидая, когда меня позовут. Я, в общем-то, ни о чем не думала. Мною владело странное опустошение. Эта глава моей жизни закончилась — навсегда. И наверное, мне следовало ее оплакивать — или хотя бы преисполниться сожалений. Но сожаления как-то не шли в мою бедную пустую головушку.
Слишком много событий свалилось на меня, привыкшую к однообразному существованию Охотника. А бороться с обстоятельствами я не умела, в моем расписании жизненных уроков такой дисциплины вообще никогда не было. И что же мне оставалось делать? Руки отустить и позволить обстоятельствам волочь меня туда, куда им вздумается. Впрочем, в этом от века и состояла особая охотничья-воронья мудрость.
Так что выходило, что как меня учили, так я и поступала. Только вот легче от этого не становилось почему-то. Наша корпоративная мудрость давалась мне с трудом.
Не по себе мне становилось оттого, что я чувствовала себя — ведомой.
Было прохладно. И страшно тихо. Ни единого звука не доносилось сюда со двора. В этих замках всегда так. Словно в могиле. Кажется, что ты уже похоронен — в шелковых одеждах, с венчиком, с перстнями, с массивными золотыми браслетами на ногах. Ужасное ощущение, сладкое, будто тягучий мед, того и гляди, задохнешься в этой сладости. Как же люди живут здесь, диву даешься. Трудно нам, степным птичкам, понять жителей феодальных замков, ох, как трудно.
Полукруглые тяжелые двери в конце коридора выглядели так, словно они никогда не откроются. В зале, который скрывался за этими дверьми, я была последний раз пять лет назад, когда получала звание тцаля. И в этом коридоре последний раз я была тоже пять лет назад, хотя вообще-то в замке лорда Итена я появлялась не так уж редко…. Мне было немного грустно. И холодно. Я была в кожаных черных брюках, в кожаной безрукавке длиной едва до талии, в высоких сапогах. Сапоги мои были начищены до блеска. Сейчас на них ложилась синяя тень. Самой себе я казалась холодной как лед, злой словно острый клинок, а, наверное, на самом деле вид у меня был тоскливый. Так исподтишка навалились на меня воспоминания, всякие разные. Когда-то в этом замке жил мой любимый, а потом — перестал. Когда-то в этом замке кто-то решил, что я должна заменить моего любимого — другого. Какая все же жизнь глупая — нагромождение бессмысленных случайностей. Какая глупая, страшная, бессмысленная штука жизнь.
Я закрыла глаза. Прислонилась к холодному камню затылком. Какая глупая жизнь. Какая глупая Эсса. Какая глупая я. Вот так и кончают с собой — не от боли или тоски, от непроходимой глупости существования. Я словно пешка в чьей-то дурацкой игре — спасите меня. Я словно пешка. Какая ты глупая сегодня, Эсса. Какая ты сегодня бестолковая. Какая я — сегодня?
