Хороши были статью и выучкой молодые воины, да только уж слишком молоды. Те двое от ворот взгляда не отводили, а остальные – отсюда слышно – о чем-то громко спорили в гриднице.
«Не иначе решают, кому за старшего быть», – ощерился Хуса, осторожно, чтоб не звякнуть чем ненароком, таща из колчана сразу две бронебойные стрелы. Второй раз он не промахнется.
Хуса не промахнулся.
Тетива звякнула дважды вслед за двумя ударами сердца. Тяжелые наконечники вошли точно под левые лопатки витязей, охранявших ворота. Хуса ухмыльнулся, пряча лук в саадак и на всякий случай доставая из ножен меч. Это пусть богатуры в сказках вызывают друг дружку на честный бой, потрясая оружием. Если враг настолько глуп, что повернулся к тебе спиной, глуп будешь ты, если упустишь такой случай.
Переваливаясь на кривых ногах, больше привычных сжимать бока коня, чем ходить по земле, Хуса подбежал к забору, поднапрягшись, откинул тяжеленный засов и распахнул створки.
Он угадал. В трех десятках шагов кебтеулы, свободные от службы при свете дня, катили к воротам огромное бревно с косо затесанным концом. Хуса самодовольно осклабился щербатым ртом при виде красных от натуги удивленных лиц телохранителей Непобедимого. Интересно, сколько еще дней молотили бы они своей деревяшкой в ворота, толщиной мало уступающие городским?
Сзади послышался тихий свист.
Спина Хусы вмиг стала мокрой. Ухмылка сползла с лица бывшего кешиктена. Он медленно обернулся.
Позади него стоял отрок от силы зим двенадцати от роду. В руке у него был короткий дрот – боевую сулицу рука б еще не осилила.
– Нас не учили в спину бить, – словно оправдываясь, сказал отрок. И без замаха, от бедра метнул свое оружие.
Хуса хотел было отклониться в сторону, но его нога зацепилась за подол кольчуги убитого охранника ворот.
«Мази мало осталось…»
Острая боль, взорвавшаяся в левом глазу бывшего кешиктена, прервала недодуманную мысль. Да и стоило ли ее додумывать? Потому как вряд ли кто-то на свете сможет составить мазь, которая вылечит от наконечника дрота, пробившего глазницу и на вершок вышедшего из затылка…
Женщина говорила с женщиной. Мать изливала душу матери. И какая разница, что одна из них родила князя, а другая – Бога? Звуки боя, несущиеся со двора, были гораздо менее реальны, нежели теплая волна сочувствия и участия, что исходила от лика, нарисованного на простой доске.
«Ничего не бойся, – говорили глаза с иконы. – Совершенная любовь изгоняет страх, потому, что в страхе есть мучение. Боящийся несовершенен в любви[160]».
…Где-то там, уголком сознания слышала княгиня, как под ударами трещала дверь внизу, как с грохотом упала она, как все ближе и ближе поднимался вверх по лестнице топот многих сапог, но это было уже совсем неважно.
– Да восстанет Бог, и расточатся враги Его, – шептали ее губы, – и да бегут от лица Его ненавидящие Его…
Младший сын великого темника Бурундая первым ворвался в горницу. Великой чести захватить в полон княгиню ненавистного Злого Города он не отдал бы никому.
Она стояла на коленях и молилась своей урусской богине, огромными скорбными глазами глядевшей на нее с гнутой доски, висевшей в углу. Справа от княгини в витом серебряном светце догорала лучина. А перед ней стоял раскрытый сундук, обитый железными полосами. Губы молодой женщины шевелились и еле слышный шепот донесся до ушей сына темника.
– …Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия. А праведники да возвеселятся, да возрадуются пред Богом и восторжествуют в радости.[161]
Сын темника остановился в проходе и замер, пораженный. Толпившиеся за его спиной кебтеулы не смели подтолкнуть в спину нерасторопного. Они лишь вытягивали шеи из-за его плеч, пытаясь рассмотреть, что же такого увидел в горнице молодой нойон? Никак красота урусской княгини поразила юное сердце?
Но сердце сына легендарного Бурундая сразила не женская красота. С суеверным ужасом смотрел сын темника, как из глаз чужой богини вытекают слезы, оставляя на нарисованных щеках влажные дорожки. Случается, что плачут на Руси иконы при виде безграничного человеческого горя…
Молодая женщина даже не посмотрела на незваных гостей. Она просто протянула руку к светцам, вынула из них березовую лучину и осторожно, словно боясь расплескать в ладони крохотный огонек, поднесла ее к горке черного порошка, чуть возвышающейся над краем сундука…
Сначала он увидел столб пламени, родившийся на месте княжьего терема. Потом до холма докатился грохот, схожий с ударом весеннего грома.
Субэдэ скрипнул зубами. Почти две луны он терял своих лучших людей – и ради чего? Склады догорали, от княжьего терема вместе с его богатствами не осталось и головешек. Несколько сотен рваных урусских кольчуг слишком дешевая цена за почти половину тумена отборных кешиктенов. Да, сейчас сотни глоток орали и славили своего полководца, вновь принесшего им победу – да только победа ли это? Победа – это когда противник, стоя на коленях, целует полы твоего халата. А когда он умирает, стиснув в зубах кусок мяса, с кровью вырванный из тела победителя, – это не победа, а страшная рана, которая будет долго и болезненно заживать. И в будущем непременно о себе напомнит.
Молодой тургауд подбежал и согнулся в поклоне.
– Лазутчик и предатель просят твоего слова, Непобедимый.
– Зови, – сказал Субэдэ.
…Они даже были чем-то похожи – урусский предатель и родовитый сотник, любитель детских ушей. Оба коренастые, с длинными руками и широкими лицами, напоминающими походные наковальни.
– Вы хорошо поработали, доблестные воины, – произнес полководец равнодушным голосом, каким хвалят собаку, выкопавшую из норы лисицу, умершую от старости прошлой осенью. – Тебя, Тэхэ, я не могу наградить. Потому как не могу оценить твой подвиг, о доблестный потомок Потрясателя Вселенной. Думаю, будет справедливо, если тебя наградит по достоинству сам джехангир Бату. Он уже знает о том, что ты совершил.
Даже самый привередливый слушатель не обнаружил бы в голосе Субэдэ издевки. Но Тэхэ почему-то вновь показалось, что полководец смеется над ним. Небось когда урус, что сейчас стоит рядом, прибежал в Орду и предложил свой безумный план, Непобедимый был куда более серьезным, отпуская своего сотника почти что на верную смерть. И то, что Тэхэ, оказавшийся невольным свидетелем и переводчиком беседы с предателем, сам вызвался проникнуть в Злой Город, это тоже не имело значения?
Но лицо Непобедимого было бесстрастным, словно полустертый от времени лик каменного онгона. Тэхэ ничего не оставалось, как поклониться и с достоинством покинуть холм, на котором безродный нойон мог себе позволить разговаривать с потомком Чингисхана, не слезая с коня.
