Шли недели за неделями, и старый шас все не мог нарадоваться на этот простенький подарок, от которого рождалось мягкое тепло где-то очень глубоко внутри.
В день осеннего равноденствия в гости к старому шасу пришел его давний друг, тоже старый и уважаемый шас. Вместе они выпили чаю с мятой и диковинными травами, рассказали друг другу новости, вспомнили старости. И словно о тайне великой, поведал старый шас про удивительную статуэтку и про то, что кажется она ему живой. Даже своему другу стеснялся он признаться в том, что, дожив до преклонных лет, начал верить во всякую чепуху.
Шасы поставили статуэтку на окно и долго смотрели, как переливаются ее грани, рассыпая веером солнечные лучи – то сдержанно и мягко, то вспыхивая бурей ярких и чистых цветов. Солнце давно уже село, а оба шаса все никак не могли отделаться от ощущения, будто с ними рядом есть кто-то третий, молчаливый и внимательный собеседник.
Утром следующего дня вернулся к шасу его друг, и нес он под мышкой древнюю книгу. Встревожен был ранний гость и опечален.
Молча раскрыл он старинную книгу. Уголки древних страниц ломались и рассыпались под его торопливыми, сухими пальцами. Книга на древненавском рассказывала о двухстах хрустальных воинах, привезенных когда-то во времена Великой Навской империи из внешних миров. Мощные артефакты, распознать которые не могли даже сильные маги, выглядели как статуэтки. Точь-в-точь как та, что мирно стояла на окне. Заряжались они эмоциями, усиливая их во много раз. Для чего статуэтки создали изначально – никто не знал. Только о боевой стороне артефактов писали навы. Будучи накачанными яростью до краев, статуэтки оживали, становясь беспощадными воинами. Со временем их заряд иссякал, и они снова превращались в хрустальные статуэтки. Так продолжалось до тех пор, пока Азаг-Тот не захватил большинство из них. Гиперборейцы накачали хрустальных воинов ненавистью, чистой и жгучей, как золотой корень, и с тех пор ничего другого они не принимали. Считалось, что после войны навам удалось уничтожить все статуэтки…
Но хрустальная фигурка, несмотря ни на что, стояла на окне.
В ту ночь старый шас долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, смотрел, как беспокойные тени деревьев плетут на потолке тревожный узор. Мерещились старику древние баталии, мерещились черные тени стремительных гарок, хрустальные воины, лица гиперборейцев, перекошенные чудовищной магией, огонь, кровь, дым, сверкание мечей… Деревья шуршали за окном, и дом на холме казался ненадежным укрытием. Ветер бросил пару листьев в стекло, и испуганный шас проснулся окончательно. Он зажег лампу и сел на кровати, настороженно прислушиваясь к шорохам вокруг.
Ветер все так же шумел в саду, и старик, топнув в сердцах ногой, плотнее закутался в плед. Прихватив с собой ночник, шас решительно спустился в гостиную.
В дрожащем свете неяркой лампы статуэтка показалась ему чудовищем. Она светилась изнутри багровым светом, ее лицо на глазах превращалось в хищный оскал. Шас вздрогнул и потянулся к тяжелой печати-клише. Статуэтка пошевелилась и сменила позу. Огонь внутри нее разгорался все ярче. И волна горячего страха захлестнула шаса.
Он никогда не сражался, но бил отчаянно, так, как разил бы врага на поле брани, размалывая хрустальные осколки в пыль, растирая их, чтобы они никогда не смогли собраться вместе. Он бил и не мог остановиться. И лишь когда со звоном упала на пол золотая пластина, он, наконец, перевел дух…
А потом зажег верхний свет.
Осторожно, стараясь не касаться осколков, старый шас подобрал маленькую табличку, что скрывалась в хрустальном дне. Теперь на ней можно было разобрать письмена. Символы были похожи на барнагейские. Шас с трудом, но смог их узнать. Боль, тоска, война, страх, ненависть… Маленькие символы и побольше, бледные и поярче, они накладывались друг на друга и терялись во множестве линий. А по центру пластинки сиял огромный и четкий иероглиф «Любовь», и под ним старый шас разглядел свое имя…
Он долго сидел, глядя на пластинку, постепенно осознавая все, что произошло. Он вспоминал медленно, деталь за деталью, ее чистый прозрачный звон, похожий на смех. Вспоминал, что чувствовал, когда хрустальная девушка играла бликами на солнце. Вспоминал, как слушала она, внимательно и участливо. Медленно-медленно перебирал старый шас все, что он помнил, перебирал, стараясь не пропустить ничего… Он все уже понял, и просто не хотел принимать.
Ведь даже навы не знали, для чего изначально была придумана имитация живой души, упрятанная в хрусталь. А может, она и в самом деле живая? Кто знает? И ему, шасу, удалось разбудить в статуэтке любовь… Во что она могла обернуться? Чем стать? Если ярость и ненависть делали из нее великого воина, блистательного и беспощадного, то что могла сделать из нее любовь?
Шас сидел тихо, боясь пошевелиться, боясь даже дышать, чтобы не спугнуть ЕЕ… Ему почему-то казалось, что душа, некогда заключенная в камень, все еще рядом, все еще здесь… Что она – живая… Легкое дуновение, похожее на поцелуй, едва уловимо коснулось его волос…
Старый шас зажмурился: боль утраты, жгучая, горькая, вспыхнула внутри огнем, а из глаз брызнули горячие слезы.
Узловатой рукой шас собрал осколки в тонкий шелковый платок, а сверху положил золотую пластинку. Она казалась странно теплой. Будто и вправду все это было живым. Живым зеркалом его самого.
Старый шас распахнул окно. Ледяной осенний воздух ворвался в комнату, растрепал седые волосы, принес из сада запах облетевших листьев. Шас долго сидел, всматриваясь в темноту. Он не чувствовал холода – внутри у него было намного холоднее…
Вот такая история случилась со старым шасом, который жил на вершине высокого-высокого холма…
Послесловие
Фанатская литература, или Народные словесные промыслы
Мы живем в мире фанатов: когда в Петербурге играет «Зенит», лучше держаться подальше от стадиона «Петровский»; если в России выступает Пол Маккартни, то под концерт задействуют не иначе как Дворцовую или саму Красную площадь; известные шоумены собирают целые залы поклонников и почитателей.
Объектом почитания может стать и книга, но чаще – серия книг, из тома в том предлагающих читателю устойчивый, самодостаточный и узнаваемый мир. В начале книжного бума издатели любили анонсировать произведения известных коммерческих авторов именно так: «Миры!» – с придыханием читательского восхищения. Миры Гарри Гаррисона, Роджера Желязны, Айзека Азимова, Филиппа Фармера, Роберта Шекли, Урсулы ле Гуин…
Прошло время, и в дело пошли миры отечественных авторов – мегавселенная Василия Головачева, Дозоры Сергея Лукьяненко, Тайный Город Вадима Панова.
