Хорошо, что всему свое время, хорошо – что можно никуда не спешить, наслаждаясь вa.
Стук копыт и отрывистая речь возле калитки вывели Ала из мечтательного состояния, оказывается – он чуть не заснул, сам не замечая, как перешагнул порог сна.
Ал прислушался и, различив среди множества голосов привыкший отдавать приказы голос тестя, поморщился.
«Все. Пропала зайчатина. Пропал приятный вечер».
Он вышел на крыльцо и первым, как это и положено радушному хозяину, приветствовал тестя.
Последнее время Хиромацу наведывался в дом Ала довольно часто. Ал понимал и старался не стеснять лишний раз старика. Поэтому, едва только Хиромацу показывался на пороге его дома, зять тут же вспоминал о сверхсрочной проверке вверенного ему гарнизона или возникали дела во вновь набранных отрядах «Сокол» и «Акула». Хиромацу выслушивал извинения зятя и отпускал его заниматься своими делами, благодарный за то, что тот уходил сам, а не гнал старика. Согласно закону, все права были на стороне Ала, и решись он отказать тестю в гостеприимстве, тот мог уже никогда не увидеть внуков.
После смерти последнего сына – Бунтаро, которого, так же как первого мужа Фудзико, по приказу Токугавы, он казнил собственной рукой, Железный Кулак сильно сдал и испросил разрешения сюзерена постричься в монахи.
Тем не менее, по какой-то нелепой причуде или следуя раз и навсегда заведенной привычке, Хиромацу продолжал носить оружие, наводя ужас на весь монастырь, настоятель которого имел неосторожность не отказать в приюте покаявшемуся в грехах даймё.
Теперь единственными близкими людьми Железного Кулака оставалась семья Ала – внучки Фудзико и Тахикиро и четыре правнука, младший из которых народился, как раз в годовщину казни Бунтаро. Что наводило на недобрые мысли.
Старший сын Минору, которому уже исполнилось четыре года, внешне ужасно походил на своего деда, он был так же широк в кости и имел отменное здоровье. Много раз Ал порывался сжалиться над несчастным стариком, похоронившим почти что всю свою семью, открыв, что Минору – родной сын Фудзико. И всякий раз его язык не желал повиноваться ему, и Ал находил другую тему для разговора или садился на коня и отправлялся к своим самураям.
Смотря на то, каким красавцем вырос Минору, дед Хиромацу вспоминая казненного им первого мужа Фудзико, чье имя в семье не произносилось с момента казни, и думал о том, как велики деяния Будды.
В ту ночь, когда он отсек голову своему зятю, он хотел уже вернуться в дом, где лежач двухмесячный внук, также приговоренный к смерти.
Сердце Хиромацу разрывалось от жалости к собственному потомству, но твердая, точно сталь самого лучшего самурайского меча, воля даймё, приказывала ему подчиняться приказам Токугавы.
Он открыл дверь и застыл на месте, не веря своим глазам. Ребенка не было. Хиромацу выскочил из дома и увидел, как зажавший в зубах узел с младенцем иноземец, подобно кошке, карабкается по стене осакского замка. Вот он уже достиг самого верха, лихо взобрался на стену и побежал по ней. Минута, и Хиромацу потерял его из вида.
Много раз после этого Железный Кулак задавал себе один и тот же вопрос, почему он не выстрелил в спину похитителя? Мог ли он это сделать, или не хватило бы времени? Таким неожиданным и стремительным было похищение и восхождение по чертовой стене.
И каждый раз он приходил к выводу, что то, что произошло, было деянием самого Будды. Против решения которого он, Хиромацу, не мог пойти.
Поэтому Железный Кулак велел самому своему верному и преданному самураю отправиться в город и принести ему младенца мужеского пола, которого к утру он и обезглавил собственным мечом, выдав за своего внука.
После, вернувшись в свою комнату, он сидел всю ночь, перебирая четки и ожидая, что вот-вот ему сообщат, что варвар сорвался со стены, размозжив себе голову и погубив младенца. Но время шло, а об иноземце с ребенком не было ни слуху ни духу.
На следующий день Хиромацу донесли, что у другого чужеземца, гостившего у Токугавы, вдруг, откуда ни возьмись, появился младенец, которого он отдал старшей посудомойке Эрике.
Хиромацу тотчас заявился на кухню, отозвал Эрику и велел ей предъявить ребенка, в котором он тут же опознал собственного внука. Приказав посудомойке выполнять приказ чужеземца, он повелел только заменить приметную дорогую пеленку на обычную. При этом Железный Кулак не посмел забрать кусок шелка или подменить его похожим. Золотой Варвар мог заметить это и насторожиться.
«Как странно, – думал Хиромацу, тяжело слезая с коня и держась за больную поясницу, – как странно, всегда такая чувствительная к любой мелочи Фудзико вот уже скоро пять лет воспитывает своего собственного сына и не догадывается об этом. Вот и верь после этого в женскую проницательность».
Выбежавшие на встречу деду внуки остановились в двух шагах от него и, как по команде, опустились на колени, ткнувшись лобиками в землю. Старший, Минору, изящно и чинно, как взрослый, его сестренки – трехлетняя Гендзико повторила движение брата, двухлетняя Марико запуталась было в роскошном красном кимоно и чуть не ткнулась носом в землю, но ее вовремя поймала нянька и помогла проделать поклон. Хиромацу опустился на колени перед своей семьей, вернув поклон. После чего вся троица облепила старика со всех сторон, обнимая его и щебеча каждый о своем.
Вышедшая вместе со всеми госпожа Фудзико также приветствовала деда: ее движения были величавы и медлительны. Ей не разрешалось вставать на колени и отбивать традиционный поклон, по причине огромного живота. Доктор подозревал тройню, и госпоже Фудзико не следовало делать резких движений или волноваться. За ней шла нянька с младшим ребенком, которого Хиромацу поцеловал в лобик.
«Странная получилась жизнь», – рассуждал Хиромацу, глядя на своего зятя, высокого и золотоволосого самурая и хатамото. Возможно, это и не так плохо, что погиб Бунтаро, казнивший собственную мать – единственную и, как считал Хиромацу, последнюю отраду своей жизни. Считал тогда. Хиромацу провел рукой по своей тщательно выбритой голове и в непонятном порыве обнял всех троих внуков сразу, сгребя их здоровенными и все еще полными силы ручищами. Вдруг он понял, что больше всего на свете любит этих малышей, Фудзико и даже может терпеть Золотого Варвара, если он не станет есть при нем мясо.
Взглянув на небо, он простил наконец своего сына Бунтаро, убившего любовь отца. Простил его жену Марико, принесшую в дом стыд. Простил своего друга Токугаву, по приказу которого он лишил жизни стольких человек… простил и отпустил.
Крадучись, чтобы не заметил тесть, Ал уложил в мешок завернутую в несколько слоев дорогой бумаги тушку зайца и, привесив ее к седлу, на ходу, чтобы не привлекать внимание запахом жаркого, попрощался с тестем. На груди Ала красовался медальон со змеей, кусающей свой хвост.
