— Не пытайся обмануть, что тебе не страшно. Раз ты здесь, значит, вернула себе огонь. А раз вернула, то уж наверняка научилась бояться.
«Бояться не стыдно! — Петр Егеньевич ударил кулаком по столу. — Это твой стоп-кран! Природа не зря научила человека трусить. Бойся! Не умеешь — учись!»
Это было уже после того, как Лану выписали из больницы. У Милы тогда тоже были проблемы со здоровьем, и Петр Евгеньевич боялся за них двоих: Мила продолжала рисовать, несмотря на температуру, Лана выходила на ночные прогулки, хотя вполне могла забыть, кто она, и где находится. Он звонил дочери и ругал ее за каждый сделанный взмах кисти, а за Ланой и вовсе приставил охрану. И даже сейчас она не могла понять, только лишь за жизнь Милы он волновался? Или за Лану тоже, без всякой подоплеки проведенного Лин Веем ритуала?
Она повторила за Сецуну новый ход. Тот поднял на нее злой взгляд, а потом вдруг расплылся в своей устрашающей улыбке.
«Теперь он применит тактику, с помощью которой загонит меня в ловушку моими же ходами», — обреченно подумала Лана и посмотрела на големов. Те стали как будто бы ближе. Или это у ее страха глаза в лучших традициях аниме?
Через несколько ходов опасения подтвердились, и Сецуну, уже занес руку, чтобы убрать ее фишки, но вдруг замер. Шанкьяхти! Стоило догадаться, что она не станет просто стоять и ждать, а попытается выбраться отсюда, хотя бы в одиночку. Да и зачем ей Лана, когда та теперь «осквернена»?
Мясные големы, хоть и вызывали ассоциации с пауками, прыгали не хуже кузнечиков. Пусть их понадобилось целых двое, чтобы припечатать Шанкьяхти к земле, но все равно еще четверо были свободны, а чтобы расправиться с Ланой, хватит всего одного.
«Я слабая, — обреченно подумала она. — Только и умею, что плакать и ждать чужой помощи».
— Надо было тобой заняться чуть раньше, когда ты караулила возле лестницы, — Сецуну разочарованно покачал головой. — Ведь кому, как не тебе, украшать мою коллекцию? Она же началась исключительно благодаря твоему упрямому желанию исправить сделанное твоей матерью.
Шанкьяхти ударила. Голем-Игорь завизжал своим человеческим голосом, словно его легкие не сгнили внутри грудной клетки, и высохшая кожа не хранила внутри их прах. Лана отвернулась и зажмурилась, не желая ничего видеть — хватит с нее воспоминаний о череде вероятностей. Голос не оборвался, продолжая визжать просто к нему добавился болезненный крик самой Шаны. По доске ударили фишки, обозначая завершение хода.
— Твоя очередь, трусиха, — объявил Сецуну.
— Я отказываюсь, — не открывая глаз, сказала Лана.
Видеть, как к ней приближается собственная оскаленная смерть, не хотелось.
— Ходи!
— Да какой смысл?! — заорала она в ответ.
— Никакого, как и во всей твоей жизни. Лучше бы твое сердце пересадили Миле, как и планировалось. Тогда бы и ученик Лин Вея не стал бы сбегать из Шамбалы, пытаясь реализоваться в мире людей. Ты испортила парню жизнь. Как и своим родителям. Знаешь, сколько твоя мать хотела умереть, когда твой пьяный отец исполнял свой супружеский долг, а вместо предварительных ласок были тумаки и затрещины? А оставшаяся навсегда психологическая травма у твоего брата? Случилась бы она, если бы любящему папочке не пришлось брать на себя грех совершенного им убийства? А ведь Артур Грем пришел тогда за тобой. Сколько творцов погибло из-за вылазок векш, пытающихся найти тебя, сколько от рук друг друга, в попытке заполучить особенного ребенка? То, что в тебя запихали силу, которой ты не можешь воспользоваться, еще не делает тебя особенной. Ходи.
Как будто она не думала обо всем этом — что в детстве, что потом. Что нет ничьей вины в том, что она осталась совсем одна, когда решилась на ставшее роковым свидание с Игорем. А Дэн… Дэн…
Рука проехалась по доске, скидывая фишки — свои и чужие. Големы дернулись. Сецуну поднял указательный палец вверх, останавливая их.
— Никто не придет спасти тебя, — зрачки Сецуну стали вертикальными линиями, рот оскалился в зловещей ухмылке, с уголков губ капала ядовитая слюна, прожигая дыры на замызганной кашае.
Кажется, она знала об этом еще тогда, когда попросила у Петра Евгеньевича «Весту». Он долго допытывался, зачем ей пистолет, а Лана не знала, что ответить. «Просто надо», но такой ответ никого бы не устроил, даже ее саму.
«Для самозащиты», — она хмуро смотрела на Петра Евгеньевича исподлобья, заранее предвкушая отказ и возможность закатить истерику по поводу. Не случилось — он не только выдал ей оружие, но и проследил, чтобы она научилась им пользоваться.
«Самозащита — это в первую очередь желание себя защитить. Пистолет могут отобрать, пули — закончиться. Не бойся использовать все, что есть под рукой».
Странно, но после того, как ее выписали из больницы, Петр Евгеньевич был, пожалуй, единственным, кто понял, что прежней Ланы больше нет и не будет — она умерла. Остальные надеялись и отравляли ее жизнь своими надеждами. Все эти тихие вздохи, спрятанные слезы, невысказанное чувство вины. И она пыталась, старалась стать похожей на себя прежнюю, выходил же не то призрак, не то зомби.
«Я мертвая, — поняла Лана. — Умерла три года назад, и сейчас передо мной сидит моя смерть, натянувшая на себя тушку единственного преданного мне до конца стража. Куда там липовому хранителю Дэну, не знавшему верности».
Она схватила доску для сёги и с размаху припечатала ею Сецуну по лицу, потом еще раз и еще. В ногу вцепились острые зубы, не сильно и не так больно, как в череде вероятностей. Лана, не глядя, лягнула голема и, отбросив доску, вцепилась мертвому стражу в горло. Пальцы легко проткнули кожу, углубившись в гниющую плоть, подтвердив пришедшую ранее догадку.
— Верни мою тень, сука! — заорала она, разрывая чужие мышцы и вены, даже не щурясь от брызжущей в лицо мертвой крови.
А в мыслях билось истеричное: «Вот она — плата за верность!» Но разве самой Лане предложили больше? Они разбежались от нее, как от прокаженной: мать — в Токио, Мила — в Шанхай. Даже Ян, оставшись в том же городе, что и она, отвечал на звонки редко, да и так, словно делал неимоверное одолжение. И когда появился Дэн, Лана решила, что вот он долгожданный финал одиночества. Ха! Как же! За три года она так и осталась на птичьих правах. Парень, о котором запрещалось рассказывать. Кто он, откуда, чем занимается? Да черт его знает. Приходил, когда хотел, уходил, как придется. Только ведь ей хватало. Она была готова бежать за ним на край света, словно преданная собачка, повизгивая от счастья и виляя хвостом. Но не стала для него никем, кроме как секс-куклой. Он ее осквернил? Да, осквернял регулярно — с презервативом не те ощущения. А ей оставалось глотать таблетки, стараясь не смотреть на возможные побочные эффекты и процент эффективности. Не страшно — там, где справилась одна таблетка, поможет другая. Да и что остается, когда ты на птичьих правах?
Как Дэн заметил, Лана так и не поняла. Задал всего один уточняющий вопрос, кивнул и больше ничего не спрашивал. Только градус отношений стал медленно понижаться. Как будто амуру надоела творящаяся между ними жара, и он включил кондиционер. А она до конца пыталась делать вид, что ничего не случилось, словно ей не было больно, и она совсем не думала о том, чтобы оставить ребенка. Но люди на птичьих правах не имеют права голоса, и если секс-игрушка становится источником возможных проблем, не сейчас, так в будущем — от нее следует избавиться. От нее и избавились, а она, дурочка, побежала дальше, отчаянно скуля и умоляя вернуться. Он и вернулся — чтобы снова ее обмануть, отнять ее силу, от которой она и так пыталась отказаться, чтобы его спасти. Так в чем проблема, если она копошится в гнилой плоти мертвого стража? Это зомбиапокалипсис. И раз живых не осталось, почему бы не приняться за трупы?
Она остановилась, лишь когда поняла, что кто-то методично сжигает ее мясных големов. Тень клубилась по коже, вспыхивая то тут, то там черными рунами, плескалась в глазах, ушах, горле. Лану словно утянули на дно, и она оттуда взирала на равнодушный к ней мир, на ненавидящий ее мир. Зачем такой спасать? Зачем жертвовать собой ради людей, которым до нее нет дела? Пускаешь их в свой храм, а они уничтожают твоих мясных големов!
