К жгучему своему сожалению, ей не удалось найти смертную маску матери. Самые тщательные поиски в разгромленном доме не привели ни к чему, как и расспросы соседей, вернувших себе кое-что из украденного имущества. Даже особый талант Тейра на этот раз не помог, хотя он часами сосредоточенно обходил Монтефолью, мысленно разбив ее на квадраты. Видимо, бронзовую маску увезли из города.
«Я колдунья. И если буду искать со всей душой, я наконец найду вас, матушка, – безмолвно поклялась Фьяметта. – Когда-нибудь. Когда-нибудь».
Поднявшись с колен, она увидела, что позади нее стоит Монреале и глядит на Христа – взглядом не благочестивца, но знатока искусств, как свидетельствовали его слова:
– Чудесно. Пропорции необычны, но они притягивают глаза и мысли.
– Он, говорил мне батюшка, был изваян не с натуры, а по ниспосланному ему видению, когда он был брошен в Риме в темницу по… э… по ложному обвинению, сказал он.
– Да, он мне рассказывал. Видение, во всяком случае, было истинным, – Монреале задумался. – Ну теперь он покоится под взором, перед которым я прах. Благо ему, что у него такой хранитель. Кстати о хранителях. – Аббат обернулся к ней. – У меня есть для тебя свадебный подарок. – Из складок своего одеяния он извлек сложенный лист пергамента и протянул ей.
Она торопливо развернула похрустывающий лист, прочла и дважды подпрыгнула высоко в воздух…
– Чудесно? Мое цеховое разрешение? Теперь я могу делать и продавать не только металлические безделицы, но творить и продавать заклятия?
– Только с помощью заклинаний, проверенных и одобренных для твоей ступени, – предостерег он. – Официально ты записана как мой подмастерье, так что я отчасти несу ответственность за последствия твоих действий. Следить за тобой ежедневно, как положено мастерам, я не смогу, но не сомневайся, проверять твою мастерскую я буду часто. – Для пущего впечатления он умудрился строго нахмуриться. – И я не потерплю бенефортовских штучек, на какие был горазд твой отец!
– Конечно, монсеньер! – Фьяметта еще раз подпрыгнула и обняла Тейра. – Теперь мы потрудимся?
Тейр ухмыльнулся, разделяя ее сияющий восторг. Монреале понизил голос, чтобы слышала его она одна.
– Я говорю совершенно серьезно, Фьяметта! Мне пришлось вести себя сугубо осторожно с советом инквизиции касательно дела покойного и проклятого Вителли, чтобы ты не оказалась в нем замешанной. В отчете указано, что дух Ури сам проник в статую, в результате промаха в волхованиях Вителли. Не советую тебе вновь привлекать к себе их внимание.
– Так ведь так и было! – вполголоса возразила Фьяметта. – Я ведь не вынуждала, а только направила его.
– Я постарался не утруждать их умы столь тонким различием. Считай, что дело закончено под моим ручательством как твоего мастера, и не обсуждай его без моего разрешения. А?
Фьяметта улыбнулась:
– Слушаюсь… мастер.
Монреале кивнул с мрачным удовлетворением. Благословив всех присутствующих, он удалился: его ждали дела не только епархии, но и канцлеровские, так как он оказался главным советником герцогини Летиции в ее непривычной роли регентши при малолетнем герцоге Асканио.
Новобрачные и свадебные гости вышли под чудесные лучи утреннего солнца, заливавшего ступени собора. Руберта и Лоренцетти поспешили пешком в дом, чтобы посмотреть, как накрывают столы – она, и вскрывают бочку вина – он, до того, как там соберутся все соседи, помогавшие тушить пожар.
– Да как я могу поручить этой нанятой девчонке проследить за моими пирогами? – сердито фыркнула Руберта.
Кобольдов не пригласили. Да и после безумного вечера заклинаний и отливки Фьяметта ни разу даже не видела ни единого из этих застенчивых гномов. Однако миска козьего молока, которую она теперь ежевечерне ставила на полу овощного подвала, наутро неизменно оказывалась пустой.
Тейр подсадил свою мать на белого мула, которого одолжил им Тич, а Фьяметту на их белого мерина. Накануне Фьяметта собственноручно мыла и чистила обоих, так что белизну их шерсти не портил ни единый комочек присохшего навоза. На ночь она зашпилила на них старые простыни, чтобы сохранить плоды своего труда. Копыта обоих были вычернены, а в расчесанные гривы и хвосты вплетены яркие ленты. Вогнутую спину мерина маскировали подушечки и цветочные гирлянды, и Фьяметта ловко расправила над попоной зеленую юбку распашного платья и белую – нижнего. Словно польщенный этими заботами, старый коняга грациозно изгибал шею, гордо шагая по булыжнику. Тейр шел между ним и мулом. Они покружили по улицам и начали подниматься на холм к замку Монтефольи.
Стены окутывало приветливое солнечное сияние, будто не они зловещей преградой вставали там в полуночной тьме шесть недель назад. Всего шесть недель? Словно все это случилось давным-давно и в другом мире. Едва лозимонское войско получило известие о смерти своего вождя и его темного секретаря, как оно повернуло от пограничного брода и отправилось обратно в свою столицу. Родич Ферранте, утвержденный курией его наследником, теперь пытался утвердиться там, и ему меньше всего нужны были лишние неприятности от его соседей.
Цоканье копыт отдалось эхом от каменных стен, когда женщины въехали через ворота между башнями в шумный двор, где кипела жизнь. Кузнецы чинили подъемную решетку, их подмастерья раздували огонь в переносном горне. За работой, опираясь на трость, следил сеньор Пия в летней полотняной одежде и рубахе из египетской ткани. Преданный уход жены помог ему оправиться, хотя он выглядел уже не таким крепким, как прежде, волосы его стали почти совсем седыми, и у него поубыло дородности. Если не считать чуждой ему прежде нерешительности, рассудок его почти совсем прояснился после горячечного помрачения тех дней безумия, магии и убийств. Он узнал Фьяметту и почтил ее дружеским взмахом руки. Фьяметта помахала в ответ, стараясь придать себе очень занятой вид из опасения, как бы он не подошел и не втянул бы Тейра в новые обсуждения опытов с крыльями летучих мышей – опытов, которыми он намеревался заняться в ближайшем будущем.
Бронзовый Персей-Ури был установлен на каменном пьедестале прямо перед мраморной лестницей. Капитан герцога Сандрино теперь бессменно охранял его замок. Фьяметта вновь закусила губу от непреходящей обиды: герцогиня поручила завершить работу над статуей не ей, а ди Римини. Надо надеяться, что батюшка унесся очень далеко от этой юдоли скорбей, ведь даже его дух пришел бы в черное бешенство при мысли, что величайший труд его жизни попал в руки его соперника. А впрочем, скорее всего в такое же бешенство его привела бы и мысль, что труд этот оказался в руках его дочери. Что же… ди Римини как будто справился. Во всяком случае, статуя пока еще не опрокинулась.
