Но что это? Из колесницы выглядывает Немайн, протирает глаза, ворочает ушищами. Зевает. Забыв прикрыть рот ладошкой, показывает длинноватые клыки и розовое небо. А потом и говорит:
— Таф? В него обе Ронды впадают, да? Кажется, мне придётся строить ещё и Кардифф! Приняты, граждане. Префекта выберете между собой…
Снова зевок, и голова в лохмах цвета ивовой коры исчезает за бортиком колесницы. А дело решено.
Кардифф. Измененное Кер-Таф. Всё понятно. Низовским повезло. Но почему? Сиду не спросишь — снова спит. Зато есть старшая ученица.
— Река, — объясняет та. — Кусок земли Немайн в подарок получила, это Глентуи. Но от реки там — только кусочек, и лишь один берег. А она ведь землёй мерять не приучена. Привыкла быть владичицей речной. Скажи — кто, получив угол в чужом доме, откажется построить собственный? А она, видишь ли, только что речку собрала целиком. Из кусочков. Твоя Ронда, их Таф — и вот у неё есть собственный поток, от горных ручьёв до солёного устья.
* * *
Вечером, когда разбили лагерь, началось и вовсе странное. Армия собралась, построилась. Все чего-то ждут. Вышла сида — без брони, в белом наряде. Не то друид, не то епископ… Рядом — сестра. Устраивается на бочонке из-под солонины, на коленях раскрытая книга в деревянном окладе. В руках перо.
— Вообще-то проповедь следует читать до трапезы, — сообщает Неметона, она улыбается, но как-то смущённо и испуганно. Странно. Чего бояться девушке, песня которой обратила в бегство шесть тысяч саксов? — но мы в походе. Потому о пище земной вынуждены заботиться в первую очередь. Хотя бы потому, что солёного и вяленого мяса нам добыли не больше трети, а свежее имеет обыкновение портиться. Эйра, не пиши!
Девушка в кольчуге дёрнулась. Скривилась, принялась засыпать страницу песком. Верно, посадила кляксу. Вскинула на сиду упрямый взгляд цвета речных волн.
— Майни, записать нужно. Ты не понимаешь, ведь ты помнишь всё. А остальные забывают. Даже важное. Как лучше поступать в разных случаях, знать важно. Так что правильно всё. Пригодится.
— Вдруг с остальным текстом перепутается?
— Не перепутается. Я аккуратная.
Немайн махнула рукой.
— Сегодня я не буду переводить дальше. Да и осталось всего Нового Завета одно «Откровение», что хоть и написано истинным святым, но не каноническое пока. Святые отцы не уверены, обязательно ли эту книгу читать каждому христианину… И я не уверена! Потому я прочту проповедь. У нас ведь даже капеллана нет, — сглотнула комок в горле. — Преосвященный Дионисий сказал, что я могу отчасти заменить священника. Не во всём, но крестить человека, например. И уж тем более — сказать проповедь. Да и епископ наставлял меня, что следует говорить в нашествие варваров и идущим на битву.
Голос сиды снова стал твёрдым, он не парил в высотах и не падал в пропасти. Лишь ровно и чётко доносил смысл. Суховатый и чуточку злой.
— Припомнив указанное, я поняла, отчего непобедимых прежде римлян теперь бьют во всех провинциях. В словах тех много заботы о душах воинов — но мало о победе. Но ведь победа — это и есть истинное спасение для тех, кто закрывает собой ближнего своего, идя на праведную войну за отечество. Теперь я скажу вам, о чём умолчала перед боем. Резервы в Кер-Ниде я не пускала на стены оттого, что собрала в них трусов и калек. Тех, от кого всё равно не было б толку, кроме вреда.
Немайн приподняла уголки губ. Мол, пошутила.
— Я никого не хотела оскорбить недоверием — вот и создала эти отряды. На случай, если не будет надежды. Чтобы они дали мне возможность признать ошибку. Так и случилось. Я ошиблась — но не в людях, а в обстоятельствах. Вы знаете, кто спас Кер-Нид. Город. Раненых. Меня — башня-то сзади открыта.
Путь варварам в Кер-Нид закрыл преподобный Адриан. Мужественный человек, но не воин. Его убили первым ударом — вы знаете, саксам велели убивать священников. Но мужество его осталось тем, кого он повёл за собой. Потому я о них и говорю, и с уважением, а не поношением — трус, отринувший страх, калека, перешагнувший ограничения немощного тела, достойны почёта. Но кто вложил в них силы сделать невозможное и остановить варваров? Вера Адриана, и их вера. Как ветер раздувает пламя, так слова его раздули пламя веры в душах. Спаситель говорит — имеющий веру Божию, поднимет горы и свергнет в пучину. Мои резервы стали горами батюшки Адриана, а саксы — горами разервов. Остановленными и поверженными! Вера даёт силу, сила направляется разумом, разум совершает работу, путём совершения работы мир изменяется по нашему желанию. Так правда порождает правду: вера рождается праведностью, а праведный разум порождает правую цель. Вам много твердили, что вы рабы и овцы! В Камбрии нет рабов — этот закон не для бриттов, ибо те страны, в которых держали рабов в изобилии, пали, а это знак Бога. Овец у нас много, да…
Снова полуулыбка. Пауза. Всё тот же ровный голос.
— Добрые существа. Шерсть. Молоко. Сыр.
Ещё одна улыбка. Широкая. Король Кадог слыхал про клыки сиды — потому и увидел. А то мог бы и не рассмотреть. Почти человеческие. Но — мощнее. Не просто длинные! Широкие. Верно, и острые. Гленцы, верно, привыкли. Люди Клидога отшатнулись. А сида словно наслаждаясь эффектом, молчит. Наконец, всё так же ровно, выронила:
— Мясо.
Вот тут кое-кто и за мечи похватался, и даже камбрийцев проняло до дрожи. А сида продолжала, как ни в чём ни бывало:
— Мясо, что все мы вкушаем в скоромные дни. Я, грешная, и в постные. Потому всякий раз, когда Спаситель говорил о человеках, как об овцах, он всякий раз имел в виду отношения с теми, кого интересуют шерсть, молоко да сыр. Ближних. Да и не очень. Но — не тех, кому нужны шкура, плоть и кости. А шерсть… Кесарю — кесарево.
В руке Немайн сверкнула золотая монетка, полетела вверх, переворачиваясь. За ней настороженно следили сотни глаз. Тех, что в который раз не знали, чего ожидать. Уж сколько не сговаривайся, что Немайн стоит принять непонятной — всё равно своя, — так новое коленце разбередит былые страхи. Ненадолго. Хранительница Глентуи снова превратилась из зверя в проповедницу и начальницу войска. Истинную древнюю сиду, чей облик сладок, а голос горек, как сок вереска ратных полей.
— Долго же не было врагов у христиан… Долго же кесари брали монету ради того, чтобы содержать христиан — овцами! Долго. Настолько, что вся правда забылась. Так я напомню. Я читала вам — когда Спасителя окружали волки с пергаментными свитками за пазухой, пытающиеся древней пылью забить молодое Слово, Он не говорил уверовавщим в Него про овец. Зато вспомнил ветхозаветную песнь Асафа! И сказал Спаситель: «Вы — Боги!» Вы — сыны Всевышнего, пел пророк. Вспомните!
