— Если ты убьешь меня, Китаро, — тихо, но значительно проговорил Терций, — тебе отсюда никогда не выйти. Тебя не выпустят.
Наконец, хоть какое-то выражение показалось на бесстрастном лице южанина. Но Терция это вовсе не порадовало. Китаро улыбнулся, и от его улыбки кровь стыла в жилах.
— Мне и не нужно отсюда выходить, — ответил он так же тихо.
Сдержанности Терция хватило ненадолго. Не раз ему приходилось видеть, как жгут книги, и он полагал, что сможет пережить и этот день тоже. Одной книгой больше, одной меньше… Но беда-то в том, что эта книга была не просто стопкой исписанных страниц, схваченных жестким окладом. Она была единственной в своем роде, она была — реликвией, она была — святыней. В ней жила мысль, пронизавшая тысячелетия…
Вначале Терций молча наблюдал за Китаро. Его охватила странная слабость. Китаро покрутил черную книгу в руках, полистал ее, словно хотел удостовериться, что она это — та самая. Меж тем, он едва ли умел читать. Лицо Китаро приняло сосредоточенное выражение, словно он постигал смысл, заключенный в убористых строках. Загрубевшие пальцы нежно гладили оклад, словно касались лица любимой девушки. Терций был буквально заворожен таким преображением южанина. И вдруг Китаро перевернул книгу, схватил ее за корешок и поднес к горящей свече. Страницы доверчиво раскрылись навстречу пламени, края их начали чернеть и скручиваться. Терций не выдержал и метнулся вперед, пытаясь выбить книгу из рук Китаро. Но тот отпрянул с куньей ловкостью, руку с книгой отвел в сторону, а вторую, свободную, выбросил навстречу Терцию. Удар пришелся точно в переносицу, и настоятель храма Бога Спящего, не издав ни звука, рухнул на пол.
Китаро быстро понял, что книги горят плохо. Он сел в кресло, где еще недавно сидел Терций, блаженно вытянул ноги и принялся рвать из черного тома листы, бросая их на пол. Горка желтоватой бумаги росла на глазах, и все же в книге оставалось еще довольно листов. Китаро сначала рвал их по одному, потом по два, три. Когда в руках остался только черный, обитый металлом оклад, Китаро отбросил его в сторону и взял со стола свечу. Медленно, чтобы не загасить робкий огонек, он поднес ее к горке бумаги. Листы загорались неохотно, нужно было их ворошить. Предмет, сгодившийся бы на роль кочерги, было нелегко сыскать в скудно обставленном кабинете. Использовать же в подобных целях меч Китаро счел кощунством. Наконец, под руку попался тонкий и легкий жезл, украшенный изображением мужской головы с закрытыми глазами. Вероятно, у этого жезла было какое-то ритуальное значение. В данный момент, впрочем, это было неважно.
Когда бумага прогорела, Китаро последний раз переворошил пепел, чтобы убедиться, что ни единого клочка не уцелело. Все сгорело дотла, приказ был выполнен в точности. Китаро поднялся, пересек комнату и остановился настоятелем храма, который навзничь лежал на полу. Китаро опустился рядом на колени и приложил ухо к его груди. Терций не дышал, и ударов сердца тоже не было слышно. На лице его застыло выражение крайнего отчаяния. Китаро медленно покачал головой. Жаль, что так получилось. Он не должен был никого убивать…
— Я сделал, как ты сказал, — тихо проговорил Китаро, подняв глаза к низкому темному потолку. — Теперь я могу прийти к тебе?
На несколько минут он замер, прислушиваясь; лицо его было неподвижной бронзовой маской с отверстиями вместо глаз. Тишина отдавалась звоном в ушах. Не поднимаясь с колен, он потянулся к мечу, вынул его из ножен и положил на колени. Все его движения были неспешными, неторопливыми и выверенными, словно он проделывал их уже множество раз. Еще немного посидел, вперив взгляд в блестящую полосу клинка. Торопиться было некуда, время на холме богов течет не так, как в мире людей. Там свои законы.
Клинок был слишком длинным, и Китаро размотал тканый пояс-кушак, который охватывал несколько раз его талию. Один его конец обернул вокруг клинка, отступив приблизительно на ладонь от рукояти, а второй — оставил висеть свободно. Обеими руками Китаро взялся за импровизированную рукоять из кушака, и, нацелив острие меча себе под грудину, снова медленно, будто во сне, поднял глаза к потолку…
* * *
— Поздравляю, Лионель! — с удовольствием проговорил Безымянный. Его огромные золотые глаза вспыхивали едва сдерживаемым нетерпением. — Один твой посланник справился с заданием. Надеюсь, что и у второго тоже все получится.
Нэль не успел ничего ответить, мелодичный голос Безымянного, словно нож, вошел в него чуть ниже грудины и взялся прокладывать себе путь вверх, ровно и страшно продираясь сквозь мускулы и кости. Боль была невыносимой. Оглушенный ею, Нэль припал к полу и зашелся в кашле. Гладкие камни под ним окрасились кровью. То была не иллюзия, соленый вкус крови Нэль ощутил и во рту.
Он все понял через секунду. И не голос его вовсе пронзил, и не свою боль он чувствовал.
— Почему?.. — прохрипел он, корчась на полу.
— Полагаю, дело в людских верованиях, — отозвался Безымянный, который не двинулся с места, чтобы помочь ему. — Твой посланник верил, что после смерти взойдет на Холм Богов, где его встретят Борон и Рондра. И он, вероятно, ждал, что ты будешь с ними рядом. Никто не объяснил ему, насколько глубоко он заблуждается. Ни одна душа умершего никогда не была на Холме. Таков закон этого мира… Дыши глубже, Лионель. Боль скоро пройдет. И, знаешь, ты меня снова удивил. Ты уверял, что не владеешь ментальной магией, но сумел установить с этим человеком такую крепкую связь, что разделил с ним смерть.
Нэль хотел ответить, но ему помешала боль, слившаяся воедино с ненавистью и — удивительным образом — с магической энергией. Нэль открылся для магии, поток силы хлынул к Безымянному, сметая все на своем пути. Золотоглазый встретился с ним взглядом, засмеялся и махнул рукой. Но смех его вдруг осекся, а рука замерла в воздухе, как будто натолкнулась на невидимое препятствие. В золотых глазах мелькнула тень сомнения, и Безымянный вдруг вскинул раскрытые ладони в извечном примирительном жесте:
— Остановись! — его лицо напряглось, когда он пытался удержать магию ненависти. — Прошу тебя, остановись! В том, что случилось, моей вины нет! Твой посланник убил себя по собственной воле. Это был его выбор!
Нэль все еще не мог говорить — от злости намертво свело челюсти. Может, это и был выбор Китаро, хотел бы ответить он. Но ведь это из-за меня он оказался в ситуации, когда пришлось такой выбор сделать. Моя воля вела его. Мои указания. А я действовал под давлением твоей воли, Безымянный.
— Хватит! — прервал поток его мыслей собеседник. — Что с тобой, маг? Ищешь виноватого? Хочешь на кого-нибудь свалить ответственность?
