Веточка надолго задумался.
— Знаешь, — сказал он наконец, — Крысеныш бы принял такой подарок. А Веточка слишком часто становился кем-то другим, он очень хочет побыть собой.
— Хорошо, — кивнула Малышка. — Но не отягощай мою душу мыслью о том, что ты погиб, когда я могла помочь тебе. Давай условимся, что я провожу тебя до первой деревни, и попрошу приюта для тебя. А ты сможешь приходить сюда, когда захочешь. Ладно?
— Ладно, — немного поколебавшись ответил Веточка, и Павлу показалось, что он согласился с облегчением и радостью.
Малышка снова тронулась в путь. Они отошли на несколько шагов, и Павел услышал, как Пират, осмелев немного, спросил Малышку:
— А мне… ты не могла бы мне… дать немного спо…
Малышка повернула голову и ответила:
— А почему нет? Кем бы ты хотел быть?
— Я хотел бы строить дома…
Это была последняя фраза, которую слышали Вадим и Павел. Малышка и дети уходили из деревни.
Они еще не скрылись из вида, а в деревне пошел снег. Он падал на воду, намокал и тонул, и Павел увидел, что на озере больше нет корабля, только самый кончик мачты виднелся над поверхностью. Сзади них с грохотом обрушился дом. Листья пальм потемнели, и сами пальмы стали складываться под тяжестью снега, словно декорации, сделанные из плохой бумаги. Вадим и Павел не заметили, как минут за двадцать оказались в чистом поле: гниль и труху, в которую превратилась Малышневка, мгновенно замело чистым белым снегом.
Они подняли воротники и направились к темно-коричневой стене лабиринта.
Внутри было тепло, темно и сыро. Вперед, к порталу, вела плотно утоптанная тропинка, но Павел из любопытства заглядывал в боковые ходы, наполненные когда-то древней магией. Магия эта чувствовалась и сейчас, касалась лица, путалась в волосах, неприятная и безвредная, как густая паутина в осеннем лесу. Вадим наступил ногой в полуистлевшие подушки и перед ним мелькнул образ соблазнительной девушки. В другом месте призрачное чудовище полыхнуло в Павла несуществующим огнем. Что-то хрустнуло под ногой, и бывший король увидел, что раздавил огромную, выбеленную временем кость.
А потом они подошли к Столбу Живой Жизни.
Под Новый год, покрытый боевыми шрамами, придерживающий сломанную руку, Павел Малахит появился дома.
Белые сугробы, серое небо, черный лес — вьюга крутила и перемешивала их, они летели и сталкивались, точно кости в стакане игрока. Белый кружевной шлейф взметнулся, гонимый сильным порывом ветра, и закрыл серое небо. На земле потемнело, и показалось, что небо опрокинулось вниз, лес вовсе исчез, потом мелькнул на горизонте и пропал снова.
И только маленькая черная точка оставалась неподвижной посреди этого сумасшедшего кружения.
Это был испуганный мальчик, который стоял, обхватив себя руками, в поле, среди сугробов. Он переждал сильный порыв ветра, вздохнул, нагнул голову, как молодой бычок, и, боднув упругий, наполненный снегом воздух, пошел дальше.
Веточке на самом деле было страшно. Он приходил к Столбу уже не первый день, но сразу после гибели Малышневки ему не было так одиноко, как сегодня: Нефрит прислал сюда каменщиков, и они медленно и осторожно разбирали стены древнего лабиринта. Когда работа была окончена, Веточка увидел, что на месте лабиринта осталась лишь грязная, усыпанная битым камнем и полусгнившей дрянью поляна, мысом вдающаяся в лес. А посреди нее пульсировал двумя струями крови прозрачный красный столб, подножьем упирающийся в полукруглый прозрачный красный камень.
Теперь рабочие ушли, забрав с собой каменные глыбы. Начиналась метель. Она заметала дорожки, протоптанные в снегу каменщиками, она уже прикрыла черные пятна, оставшиеся от разведенных ими костров, она запорошила грязь, оскверняющую Столб Живой Жизни и намела прямо перед ним огромный сугроб, словно желала поскорее скрыть его от случайного взгляда.
Веточка был совсем один. Он знал, что как только замерзнет совсем, он уснет, и вьюга прикроет его белым одеялом — до весны.
«Что я должен делать? — думал Веточка. — Я уже был героем, и отец, наверное, гордился бы мной за то, что я сделал с людьми Алмазника на гати. Но я ведь не смог этого выдержать. То, что я сделал с людьми было так мерзко и страшно, что я стал Крысенышем. Хорошо. Но ведь и Крысенышем мне быть не понравилось тоже. Он бы ушел сейчас в деревню — греться у печки с чашкой похлебки в руках. Он все время спасал себя. И это почему-то тоже было противно. Так что же делать мне?» Он не знал.
И в этот момент сияние Столба стало ярче. Струи раздвинулись, потеряли свой кровавый оттенок, превратившись в мерцающий рубиновый занавес, и маленький силуэт возник над утопающим в снегу красным камнем. Из столба вышла Золотко, а мгновение спустя — ее мать.
Они бросились к Веточке, обняли его, как родного и, спрятавшись в лесу от холодного дыхания вьюги, стали спрашивать его и рассказывать сами.
Растерянный и испуганный, он говорил долго и сбивчиво, и, пристально посмотрев в прекрасные глаза Анис, спросил у нее наконец:
— Что же мне теперь делать?
— Я думаю, — ответила она, ласково обняв его за плечи, — нам всем сейчас надо идти в Камнелот. Мы должны найти Латунь, а ты — маму и братьев. Знаешь, мне почему-то кажется, что это будет неплохим делом — для начала.
И Анис улыбнулась.
Аделаида толкнула незапертую входную дверь и оказалась в полутемной прихожей. Было слышно, как на кухне кипит вода в кастрюлях, шипит масло на сковородке, и звякает о край миски ложка, которой Ирина мешает салат. На кухню Аделаида не пошла, а открыла другую дверь — в комнату Паши.
Павел оглянулся, кивнул ей в знак приветствия и сказал:
— Ада, ты потрясающе выглядишь!
Она и правда выглядела хорошо: была по-прежнему элегантна и подтянута, волосы, выкрашенные в нежно-сиреневый цвет, были уложены крупными волнами, волосок к волоску. Она уже вполне оправилась после инфаркта, а если сердце и побаливало когда-нибудь, то Аделаида никому об этом не говорила.
— Ты тоже ничего! — задорно ответила она и, понизив голос до шепота, спросила, — что маме будешь дарить?
Паша улыбнулся и, открыв ящик стола, бережно достал оттуда малахитовый бокал. Он был похож на тонкий и изящный розовый бутон на длинном стебле, а подставкой ему служили полукруглые, прижавшиеся друг к другу листья. Взяв бокал в руку, Аделаида почувствовала, что камень так тонок, что кажется невесомым. Лепестки пропускали солнечный свет, и выточенная из светло-зеленого малахита роза казалась золотистой.
— Это что-то потрясающее! — Аделаида осторожно поставила подарок на стол.
