Ознакомительная версия.
– Да знаю-знаю, – сказал он. – Обязательно найду. Может быть, не сразу только.
Юдженильда высокомерно вскинула брови, но промолчала, только взгляд ее был красноречив, хотя в нем чуть позже и появилось что-то вроде колебания.
– Вон там кони, – сказал я. – Выбирай любого, хозяева уже не будут спорить. Или бери всех сразу.
– Лучше всех!
Он исчез, буквально через мгновение примчался уже на великолепном рослом жеребце с огненными глазами и с дорогой сбруей. Юдженильда тихонько вскрикнула, когда он наклонился и легонько поднял ее в седло.
Пока он укутывал ее в плащ поплотнее, чтобы никто не узнал, она успела бросить на меня укоризненный взгляд.
Я развел руками.
– В другой раз, милая. Отечество в опасности! И хоть не мое, но почему-то надо, хоть и сам не понимаю, почему и с какой дури. Иногда я убежденный абсурдист… это чтоб не называть меня по-другому, попонятнее.
Кровавый закат поджег облака, что как лохмотья горящей лавы застыли у края горизонта. На землю пали длинные багровые тени. Я шел к темному проему в белоснежной городской стене настороженный, как тетива взведенного арбалета. Хотя конунг еще не взял власть, но усиливает ее с каждым часом, на воротах вполне могут быть его люди…
Багровые лучи высветили горящие как жар доспехи и кольчуги, я вздохнул с облегчением. Сыны степей презирают металлические скорлупы, как они их называют, и считают трусостью прятать свое гордое мужественное сердце за всего лишь металлом.
– Привет, ребята, – сказал я, – бдите, бдите!.. Меня не проведешь.
Один скривился, словно откусил редьки, второй пробурчал что-то недовольное, типа много вас начальников, а я с воспрянувшим духом вошел в город.
Городская стена скрыла заходящее солнце, в городе уже не тени, а темень полумрака, что сгущается с каждой минутой.
Церковь великое и благородное дело пытается осуществить, строго-настрого запрещая использовать луки и арбалеты. Но у Церкви нет законодательных функций, а мы даже основные заповеди насчет не убий, не укради, не солги нарушаем еще как.
Единственное, что Церкви все-таки удалось, а это очень немало, провести грань между «хорошим» и «нехорошим». До прихода Христа убивали и гордились, на соседей бесхитростно и простодушно ходили грабить и захватывать рабов, но с приходом христианства убиваем как бы по необходимости и всякий раз оправдываемся, к соседям несем более высокое духовное учение, а грабим уж как-то попутно, это уже не самоцель, как до христианства…
Луки и арбалеты не удалось запретить полностью, но сумели перевести в запрещенное хотя бы для благородных людей. С подлых какой спрос, потому рыцарь с негодованием отвергнет предложение взять в руки лук, а вот подлое сословие пока еще может им пользоваться. А раз так, то нужно его снабдить хорошими луками, что я и делаю, развернув производство композитных луков в Амальфи.
Я зашел в лавку оружейника, он проворчал, не поворачиваясь:
– Закрыто!
– Еще солнце не зашло, – сказал я.
– Это там не зашло, – ответил он, – а здесь… зашло!
Я бросил на рабочий стол серебряную монету. Мастер обернулся на звук, могучий и кряжистый, с толстыми руками, смерил меня пытливым взглядом, затем только посмотрел на монету.
– Может быть, – спросил я любезно, – все-таки еще не зашло?
Он подумал, сказал рассудительно:
– Ну, если не зашло, то уже над самым краем. За это время что можно успеть?
– Всего лишь маленький надпил, – сказал я.
Он спросил недоверчиво:
– За серебряную монету?
– Да.
Он пожал плечами.
– Ну, ради такого пустяка могу задержаться; главное – чтобы жена не решила, что пошел по бабам.
– Меня нечисть боится, – сказал я.
Он посмотрел исподлобья.
– Думаете, шучу? Ладно, меня только пугают, а чужака могут и… словом, что за надпил?
Я вытащил из мешка арбалет, мастер удивленно покачал головой, но в руки не взял.
– Что это?
– Сынишке игрушку купил, – сказал я. – Но тот совсем мал еще, нужно сделать вот здесь крохотный надпил, а то не сможет натянуть тетиву так далеко.
Он посмотрел, как я уверенно кладу арбалет на его стол, покачал головой.
– Надпил вот здесь?..
– Можно еще и вот здесь, – сказал я. – Сынишка у меня совсем маленький.
– Но стрела тогда не вылетит вовсе!
– Это неважно, – сказал я ласково. – Лишь бы у ребенка была игрушка. Оружие, а не кукла из тряпок.
Он пожал плечами.
– Хорошо. Но тогда плату вперед.
Я наблюдал, как он взял инструменты и начал водить зазубренной пилочкой с остро блестящими зубчиками в указанном месте. Движения, сперва медленные, убыстрялись, затем мускулы начали вздуваться под кожей, дыхание стало хриплым и злым, дважды менял инструменты, наконец в раздражении смазал густыми и дурно пахнущими мазями, однако поверхность странного дерева оставалась гладкой и блестящей.
– Что за игрушка, – пробормотал он замученно. – Я таких не встречал…
– Детская, – объяснил я со светлой улыбкой счастливого родителя. – Мы, дети степей, обожаем оружие. Вы дарите своим игрушечных лошадок, а мы – деревянные мечи, копья, луки, арбалеты… А потом уже и настоящие.
– Это не дерево, – сказал он с досадой.
– Дерево, – возразил я. – Неужели не найдется хорошей пилочки? Может быть, помочь?
Он покосился на меня исподлобья.
– Здесь мускулы не помогут!
– А что?
– Головой надо…
– Как пилить головой? – спросил я в патетическом недоумении кочевника. – Что-то вы, глиноеды, чуточку сумасшедшие…
Он пробормотал, не реагируя:
– Можно, конечно, попробовать что-то и посильнее… Но тогда одной монетой не обойдешься.
– Что так?
– Одноразовые, – ответил он лаконично.
Я бросил на стол золотую монету. Он вздохнул, полез в дальний ящик и вытащил блестящую ярко полоску. Зубчиков я не заметил, однако мастер приложил ее краем к месту намеченного пропила, сжал обеими руками, что-то прошептал. Полоска вспыхнула и пропала, а на сером дереве появилась тонкая поперечная канавка.
– Как раз, – сказал он. – Теперь тетива точно захватит болт.
– Спасибо, – поблагодарил я. – Мой сын будет очень рад!
Я взял арбалет, осмотрел и взвел тетиву на новое место, мастер насмешливо кривил губы.
– Вот видишь, – сказал я покровительственно, – не так уж сильно и задержались!
– Ночь еще не началась, – буркнул он. – Да и по запаху не заподозрит ничего дурного…
Я переспросил:
– По запаху?
Он сказал с подчеркнутым почтением:
– Я хотел сказать, аромату! Вы ведь, дети степи, как все настоящие мужчины, никогда не моетесь, для вас кровь и грязь нипочем, спите где попало, как подлинные герои, и никогда не стираете одежды.
Ознакомительная версия.
