— И ты молчала об этом? Первый раз слышу, что ты обручена с кем-то!
— А что и кому я могу сказать? — с огромным трудом давя в себе плач спросила Герда. — Тома и сестры знают, они утешают меня, как могут, но… но кроме утешений они все равно ничего не могут сделать. Моя судьба определена навсегда, — девочка горько вздохнула и утерла с глаз выступившие слезы. — Это мне наказание за мои поступки… Матушка всегда говорила, что небеса все видят и никогда не оставляют преступников без наказания!
— Ты уверена, что кара достойна твоих «преступлений»?
— Да… я ужасно поступила и… я совсем не раскаиваюсь, — призналась она мне так, как будто я был ее духовник.
— Что же ты сделала? Не вазу же разбила?
— Нет, я… — вместо ответа Гера зашлась рыданиями и больше ничего не говорила.
Подумав, я тихонько ушел, оставив девушку наедине со своим горем. Пускай выплачется, может, полегче станет. Я все равно уже узнал все, что мне было нужно, так что не стоит дальше теребить девочке нервы. Ей, такой молодой, слабой и нежной, нельзя сильно волноваться. Сейчас особенно.
Я направился на задний двор, где располагалась небольшая кузня и сарай. Там обитал этот Симон, местный мальчишка на побегушках. Насколько я знаю, парень проводит в кузне все свободное время, чинит какие-то инструменты или вещи, все, что под руку попадется. Сейчас, когда солнце близко к закату, он как раз должен быть там.
— О, Донан! — воскликнул Симон хрипловатым, еще ломающимся голосом, увидев меня. — Что тебе здесь понадобилось?
Утерев почти черным от масла рукавом нос, он оставил работу над каким-то сломанным ведром и подошел ко мне. Симон, как и всегда, был ужасно одет, весь в грязи и окутан душком конского навоза после работы в конюшне. Но, не смотря на убогий вид, парень располагал к себе. Что-то в нем было такое, за что начинаешь уважать.
Несколько раз я раньше заходил к мальчонке за инструментами или еще чем-то, когда помимо передвижки мебели требовалось что-то починить, так мы с ним и познакомились. Не то чтобы мы часто общались, но, кажется, видели друг друга насквозь. Вор вора, как говорится…
— Так зачем ты пришел? — повторил вопрос Симон, вальяжно опершись спиной о высокие перила.
— Поговорить что-то захотелось, — улыбаюсь.
— Тебе надо со мной поговорить? — с подозрением выгнул широкую темно-рыжую бровь юноша. — С каких пор мы приятели, которые встречаются, чтобы поболтать ни о чем?
— С тех пор, как я подарил тебе этот нож, — улыбаюсь еще шире и, сняв с пояса свой охотничий ножик, втыкаю его в перила лестницы. Подарок был дорогим и Симон понимал это.
— Ножом ты купишь мое доверие, но не дружбу, — парень отвернулся с видом брезгливого кота. В поместье этот плут в полной безопасности, я не смогу заставить его говорить силой и он это понимает, потому пытается вытянуть из меня побольше.
— Денег не дам, — предупреждающе хмурюсь, пытаясь поставить на место хитрого мальчишку. — Они у тебя скорее всего будут, и в таком количестве, что с ума сойдешь. Только ответь мне на некоторые вопросы. Честно, разумеется. Это все, что от тебя требуется.
— Слова — не золото, в карман не положишь. Мне бы чего посущественнее… — продолжил гнуть свое Симон, взъерошив пальцами рыжеватые кудри и посмотрев в сторону. Глаза у него были обычные, серо-зеленые, но сейчас мне почему-то казалось, что они темно-желтые, как у лиса.
Да, парень далеко пойдет, безусловно… но только не со мной.
— Я расскажу Томе, что ты бегаешь в кладовку и воруешь еду для кошек, — невзначай замечаю.
— Ладно, друг, мы так давно не виделись, давай поговорим! — тут же ласково улыбнулся Симон.
— Отвечай мне на вопросы честно, от этого зависит твоя судьба, понял? — после того, как мальчишка кивнул, я продолжил: — Кто твои родители? Откуда ты вообще взялся в поместье?
— Мои родители были обычными крестьянами. Как-то мы поехали в город, мне тогда было семь, там на нас ночью напали воры, родителей убили, украли все деньги и увели телегу с лошадью, я же успел убежать. Я шатался несколько дней по улице, а потом меня подобрала Тома. Мы встретились на рынке, когда она покупала что-то. Я хотел стащить ее кошелек, но не вышло… Она меня, бродягу, пожалела и пристроила в поместье. Мне не платят, но зато кормят, одевают, и мне есть, где спать холодными ночами. Здесь все милые и добрые, приятное место.
— Твои родители — крестьяне, ты уверен?
— Да.
— Ничем от прочих они не отличались?
— Ну…отец пил столько, сколько не каждый человек сможет выпить, а мать изводила сестер так, как ни одна химера не смогла бы, хотя они уже взрослые замужние бабы были, — хмыкнул Симон. — Обычные люди мои родители…Хотя я, наверное, даже рад, что они умерли.
— А бабки или деды? С ними было что-нибудь не так?
— Нет, они были абсолютно нормальными. Тихие старики, ненавидящие и критикующие все, что движется и не движется.
— А ты сам?
— Что я?
— Ты сам ничем от прочих не отличаешься?
— Да чем я могу от остальных отличаться? Я тоже обычный, — пожал плечами Симон. Он очень предусмотрительно не интересовался, зачем мне понадобилось все это знать.
— Недавно графиня Вереника отправляла послание некому барону Геншевару. Доставить это письмо поручили тебе.
— Да, было такое, — кивнул мальчишка, нахмурившись, и уставился в закатное небо. Эта тема разговора ему явно не понравилась. — Я отвез письмо барону и передал, как и просила Вереника. Я не мог ослушаться графиню, да и смысла не было… ты ведь хочешь узнать, дошло ли письмо? — посмотрел на меня. — Так знай: оно дошло и его прочли у меня на глазах.
— Ты знал, что в письме?
— Знал. Я же не дурак, — он тяжело вздохнул и отвернулся от меня.
— И все равно отвез? — смотрю на него с укоризной.
— А что мне оставалось делать? — раздраженно спросил у меня Симон.
— Слушай, ты умный парень и прекрасно понимаешь, чем кончится эта помолвка. Почему не убежал до сих пор?
— А толку? Бросить все? Оставить? Да и куда мне бежать? Узнают, все равно найдут. Я уже смирился и готов принять наказание, — мальчишка смело посмотрел мне в глаза. — Если меня прогонят, уйду навсегда, если пожелают утопить, я сам завяжу себе на шее веревку с камнем. Но я никогда не раскаюсь, так и передай тем, кому ты все это выложишь! Если бы не предрассудки… если я нищий, это не значит, что я животное, не способное на человеческие чувств!
— Тише-тише, я никому ничего не расскажу без особой надобности! — успокаиваю разбушевавшегося парня. — Ты говоришь о наказании, значит, ты не замечаешь выгоды своего «преступления»?
