Ступени лестницы — как возвышение эшафота. Эрелайн подходит к нему, тяжело печатая каждый шаг. Подойдя на расстояние вытянутой руки, замирает подле — и преклоняет колено перед лордом-правителем, молчаливым и бесстрастным.
…Прежде он думал, что умирать — легко, и быстрая смерть — лучшее, что можно подарить врагу. Потому что нет хуже пытки, чем ждать исполнения приговора, когда понимаешь: ничего не изменить.
Прежде.
…А сейчас был готов отдать вечность, только бы это мгновение никогда не кончалось, потому что прежде не чувствовал себя таким невозможно, безумно, по-настоящему живым.
Еще хотя бы сотню мгновений до смерти!
— Встаньте, лорд.
Эрелайн вздрогнул — и распахнул глаза. Замешкался на секунду, до последнего не веря в услышанное — а если веря, то не понимая — и резко, излишне торопливо поднялся.
— Это тот самый меч?
Он замер, не веря словам. «Меч»? Это все, что его интересует сейчас? Но как же…
Или… Неужели она все-таки не сказала?
— Да, мой лорд. Хотите взглянуть? — голос — еще отстраненнее, холоднее, чем обычно: за сдержанностью и спокойствием прячутся приведенные в смятение чувства.
— Нет, — излишне торопливо открестился лорд-правитель, не желая лишний раз не то, что прикасаться к мечу — смотреть на него. — A'shes-tairy вы убили им?
— Именно так, мой лорд.
Этвор молча кивнул, принимая его ответ, но и только.
Поджатые губы, нахмуренный брови, сдержанность эмоций — лорд-правитель выглядел непривычно. Легкости и улыбчивости, которая всегда сквозила в его взгляде, жестах и словах, исчезли.
Сгустившуюся тишину нарушило резкое, недовольное:
— Лорд-хранитель! — вырывая Эрелайн из раздумий.
Он поморщился, прекрасная зная и этот голос, и эти повелительные нотки в глубоком, богатом обертонами голосе, и вскинул голову.
Угадал. Снова. Потому что по лестнице спускалась, звонко чеканя шаг маленькими каблучками, леди-правительница. Подчеркнуто-сдержанная, величественная, с тускло пламенеющим взглядом и печатью скорби на лице.
Айори вьер Лиин образ жесткой и грозной, беспощадной леди-правительницы шел, но она так отчаянно переигрывала, что это воспринималось только игрой. Талантливой, безупречной, почти что естественной, но все равно не настоящей.
— Как вы могли допустить произошедшее?! — в такт шагам — так же тяжело, чеканно — говорила она, устремив взгляд только на него.
Брови нахмурены, губы поджаты, вокруг них залегли тревожные тени. Веер стиснут в побелевших пальцах. Твердый шаг, прямая осанка — и перила, за которые она так старательно цепляется, будто едва держится на ногах от перенесенных страданий. На лице — скорбь, отчаянье, потрясение, горечь утраты, облегчение, ненависть и презрение…
Ненависть к нему, разумеется.
— Прошу прощения?
— Как вы могли допустить, чтобы кто-то из Сумеречных угрожал нам? Как вы могли допустить, чтобы хоть кто-то из них вообще смог подобраться к Faerie Nebulis в ночь Беллетайна?!
— Моя леди…
— Это ваша вина, ваша ошибка! Даже не смейте надеяться, что…
— Леди, — тихо, едва повышая голос — ровно настолько, чтобы он разносился по всему залу — начал Эрелайн. Леди-правительница осеклась и замерла под его неожиданно потяжелевшим взглядом, не дойдя нескольких ступеней. Удостоверившись, что перебивать его не собираются, Эрелайн продолжил, спокойно и сдержанно: — Вы правы, это моя вина. И я приношу вам свои извинения. Ранее подобных инцидентов…
— «Инцидентов»! Моя дочь, наследница лорда-правителя Зеленых Холмов, едва не погибла, а для вас это всего лишь «инцидент»! Это трагедия!
— Если бы погиб кто-то другой из высоких лордов, надо полагать, это не было бы трагедией? — в его словах не звенела издевка, не струился яд — только холодная сталь. — Как не является трагедией и то, что сегодня в столкновении с отрядом Сумеречных погибли пятеро стражников?
— Да вы… вы просто… — задохнулась Айори. И выплюнула так, что ее голос дрожал от презрительности и злости: — Бесчувственное чудовище!
Бесстрастное, ничего не выражающее лицо Эрелайна исказилось уродливой маской, но всего на мгновение.
Он поднял взгляд — тяжелый, пронзительный, с грозовыми отблесками в глубинах иссиня-черных глаз — и негромко спросил:
— «Чудовище»?
Спросил, впервые посмев оспорить это ненавистное слово.
Эрелайн не был уверен, что леди Ириенн промолчала и лорд-правитель ни о чем не знает, но хотел в это верить. Потому что это значило бы, что у него есть надежда и глупый, невозможный шанс оправдаться — перед ними, перед собой…
Оправдаться — и заставить поверить, что у него все-таки есть душа.
— Позвольте спросить — почему? — спросил он — холодно, невыразительно, но в напряженном голосе слышалась угроза.
— Ириенн — ваша невеста!
— Верно. И я готов был, презрев себя и свой долг, отдать свою жизнь в обмен на ее. Более того, не просто «был готов», а почти это сделал. Надо полагать, это вы считаете достойным чудовища?
— Вы сказали, что…
— Что для меня смерть любого из рода aelvis одинаково ужасна и неприемлема. Особенно — если происходит по моей вине. И я готов отдать свою жизнь за любого, кто стал бы заложником в руках Сумеречной.
— И это, по-вашему, не бесчувственность?! — воскликнула она, стукнув веером по ладони и до боли сжав его тонкими пальцами.
— Это, по-моему, благородство. И прежде, чем выдвигать обвинения, будьте любезны ответить на один вопрос. Вы, моя леди, готовы отдать свою жизнь не за свой Дом, не за своих детей — а за человека вам незнакомого. Нет? Досадно! Тогда это вас стоит обвинять в бесчувственности, а не меня.
— Вы наносите мне оскорбление, — чуть не прошипела леди-правительница, зло и яростно.
— Не большее, чем вы мне, — жестко отчеканил Эрелайн.
Айори побледнела — теперь, наконец, по-настоящему. Губы дрогнули, золотые глаза вспыхнули опасным огнем. Леди была из тех, кого гнев делает только сильнее, никогда не заставляя бежать от сумятицы чувств.
Она больше не играла роль леди-правительницы — она ею стала.
— Правящий дом потерял к Вам доверие, лорд-хранитель. Вас отстраняют от командования внутренней стражей в день свадебной церемонии, — унизительно-приказной, нетерпящий возражений тон.
Сказав так, она развернулась на каблуках и неторопливо, с королевским достоинством удалилась из зала.
Злость, раздражение и упрямство, которые заставляли Эрелайна бороться, не отступаться в споре с ней, ушли, и его вновь охватило привычное безразличие, уводя от себя, позволяя забыть и не помнить.
