Чтобы понести меньше потерь нам пришлось рассредоточиться. Все равно мишень у нас была такая большая, что промазать было почти невозможно. Все наши пришли в движение, стреляя на ходу, а кто-то наоборот залег на землю и одиночными очередями убивал тех солдат противника, которые еще могли держать оружие. Мне показалось, что все это продолжается уже вечность, и так будет всегда. Смерть десятками собирала солдат из нашей армии, правда при этом в армии противника гибли сотни. В какое-то мгновение я обернулся и увидел шефа и Хабу. Первый стоял на танке, одинокой фигурой со скрещенными на груди руками, и насылал порывы страха на армию наших врагов. А второй стоял рядом, на земле, и грузно опирался на свой посох. До него только сейчас дошло, что когда все закончится, ему придется бежать отсюда. Его имя будет проклято тысячами родных и близких тех, кто сейчас умирают на поле сражения. И в отличие от шефа он не сможет защитить свою жизнь, потому что по-настоящему он не колдун, и не Великий Шаман, а простой обманщик подвернувшийся шефу под руку. И теперь ему придется держать ответ перед жителями Африки. На него возложили великую ответственность, но великая ответственность ничто без великой силы. И уже не важно, кто победит в этой войне, и кому достанутся алмазные рудники, его жизнь, та самая жизнь, которую он вел с тех пор как приехал сюда, окончена. И поэтому самым испуганным на всем поле боя были не солдаты повстанцев, которые не могли сопротивляться, и не солдаты Мамбе, которые бегали, мешая друг другу, и пытались увернуться от пуль. Самым беспомощным и испуганным был он, потому что не знал что теперь будет с ним, а неизвестность, и незнание того как быть дальше — самое страшное в мире.
Вакханалия смерти продолжалась. У многих солдат уже кончились патроны, и, презрев свой страх, они кинулись врукопашную. Почти у всех наших солдат помимо огнестрельного оружия были большие острые мачете. И последовав за мертвецами, они ринулись в ту кучу, которая еще недавно казалась им непобедимой армией, и принялись резать их. Это было еще страшнее. Кровь теперь лилась рекой, а крики боли стали настолько невыносимы, что наверняка станут преследовать меня в моих снах. Наконец патроны кончились и у меня, и я тоже достал свой мачете, который взял просто на всякий случай, помня завет шефа о том, что нельзя колдуну доверять только своему колдовству и огнестрельному оружию. Сам шеф никогда не расставался со своим самурайским мечем. Кровавая пелена застыла перед моими глазами, и я тоже побежал. И тоже ворвался в армию мятежников, разрезая все на своем пути. Вот только для того чтобы пробраться к живым, надо было сначала пройти через груды мертвых. В основном это были солдаты повстанцев, но встречались и миротворцы, и наши. И я даже увидел одного из живых мертвецов, он лежал на земле с раскроенным черепом. Но я все же добрался до живых. И сам не ожидая от себя такой жестокости, стал кромсать на мелкие кусочки. Не знаю скольких я убил, наверное, много. Красный плотный туман, вставший у меня перед глазами, не давал разобраться в этом. Более того, он не давал разглядеть, кого я убиваю. Я чувствовал себя каким-то берсерком, который не чувствует боли, и только сражается и убивает, убивает, убивает…
Но я не был берсерком. И поэтому из этого безумия меня вырвала простая человеческая боль. Внезапно через мое бедро прошла пуля, и я упал от такого неожиданного предательства своего купола удачи. А потом я сообразил, что никакого купола на мне просто нет. Наверное, совершив свой безумный прорыв, я столько раз попадал в смертельную опасность, что купол исчерпал себя. Я впервые осознано осмотрел окружающее пространство. Ничего кроме трупов не было видно. Некоторые из них были убиты пулями, но большинство изрезано со страшной жестокостью. На какое-то мгновение у меня промелькнула мысль: "Что за чудовище это сделало?". И ответ пришел сразу — я. Конечно же это был я. И пускай мне и раньше приходилось убивать, сейчас, то что я сделал, представилось мне самой ужасной вещью во всем замысле. Меня вырвало. Я наполнился таким призрением к себе, что в голове промелькнула мысль о самоубийстве. Я почувствовал, как холодные и липкие пальцы безумия мнут мой мозг. Все на свете показалось мне настолько мерзким, и отвратным, что вдруг я понял, что вовсе не хочу умирать. Наоборот, я хотел, чтобы все умерло. Хотел смести весь земной шар, ободрать его и сделать совершенно гладким. И только тогда я мог почувствовать себя счастливым. Только тогда я мог бы насладиться светом без теней.
От безумия меня спасло тоже, что убрало кровавый туман из моей головы. Простая человеческая боль. Я попробовал встать, чтобы с помощью колдовства стереть всех с лица этого ужасного мира. И пускай этого у меня не получилось бы, тогда я верил в свои силы. И вставая, я оперся на простреленное бедро. Резкая боль пронзила мою ногу. Она была настолько сильной, что на секунду я потерял сознание. Но как оказалось, по-настоящему я его нашел. Боль вернуло того славного и веселого парня, который смотрел на эту жизнь сквозь призму чужих страстей. И которому эта жизнь нравилась. Я снова посмотрел на поле, теперь эти трупы не вызвали у меня никаких чувств. Только слабенькая тупая боль где-то в сердце, похоже, засела там навсегда. Но это пройдет. А если и не пройдет, то с этим можно бороться. А если не смогу побороть придется терпеть.
Я наконец сообразил что ранен и истекаю кровью. Разорвав штанину, я сделал из нее повязку, и аккуратно приподнялся, теперь уже не опираясь на больную ногу. Выстрелы все еще слышались, но изредка. Наши солдаты носились по полю, хотя таких было не много. Основные наши силы все еще стояли перед поверженной армией. И тогда до меня донесся голос Хабы. Он был усилен мегафоном, и колдовством шефа.
— Сдавайтесь нечестивцы! — говорил Хаба. — Даже самым тупым из вас очевидно, что вы проиграли. Больше нет смысла сопротивляться и умирать. В смерти, пусть и героической, нет ничего хорошего. Духи пока не готовы взять вас к себе, так что бросайте оружие, и поднимите руки. Тем, кто ранен будет оказана помощь.
Произошла небольшая заминка, похоже, смена вещавшего у микрофона, и потом голос президента Мамбе сказал:
— Мои соотечественники, и граждане других государств. Вы проиграли. Смиритесь с этим, вы не можете противостоять тем силам, которые вмешались в нашу с вами судьбу. Сдавайтесь! И это вовсе не приказ, а моя просьба к вам. Не заставляйте своих матерей и отцов плакать от утраты. Прошу вас давайте прекратим это кровопролитие.
На поле сражения воцарилась тишина. Выстрелы перестали звучать, и даже стоны стали тише. Я встал в полный рост, и один из первых увидел одно из самых прекрасных зрелище в моей жизни. Кто-то, в самом центре той кучи людей, которая была армией повстанцев, поднял белый флаг. А следом за этим тысячи рук устремились вверх. В старом как мир жесте, они признавали свое поражение. И это означало только одно — война окончилась. Над всем полем сражения пролетел вздох облегчения. Из тылов обеих армии на поле побежали врачи. Надо было спасать тех, кого еще можно было спасти. Хотя если судить по рукам, таких осталось еще очень много. Я не мог сосредоточиться и, включив Знание, узнать точное число, но хотел верить, что живых все же гораздо больше чем мертвых. Над полем, наконец, развеялась та аура страха, которую навел шеф. Налетел легкий теплый ветерок и унес ее с собой.
