В доме Ксанту и Криту бережно отряхнули от снега, провели в огромную, жарко натопленную кухню, занимавшую почти весь нижний этаж, усадили поближе к огню на лавку, застеленную овечьими шкурами, и сунули в руки по кубку с горячим вином с пряностями. Кубки были деревянными, но от этого вино показалось Ксанте еще вкуснее.
Теперь жрица могла наконец осмотреться. В кухне собрались около дюжины женщин самых разных возрастов — от юных девушек до Ксан-тиных сверстниц — и, похоже, самого разного достатка. Все были разряжены в пестрые вышитые платья, причем нельзя было определить, кто из них кто: кто сияющая жена, кто жемчужная, кто рубиновая-любимая, кто аметистовая-постылая. Головных платков и украшений сегодня также в заводе не было, зато глаза сияли и щеки горели. Женщины все время подливали себе вина из большого медного котелка и были уже изрядно навеселе — так что Ксанта бросилась их догонять. Это было ей не в новинку: еще дома на деревенских праздниках она скоро научилась в самом начале застолья напиваться мутноватой яблочной брагой как раз до той степени, чтобы развеселиться и забыть о всяких заботах, а потом лишь прихлебывать понемногу, чтобы остаться в узком коридоре между трезвостью и полным забвением. В этом веселом и в то же время еще довольно ясном состоянии духа она как-то легла с соседским белокурым парнем в кромешной летней тьме, в саду, под яблоней и звездами, и потом, в то лето, ложилась еще не раз — в деревне к такому относились довольно спокойно. Парень ей нравился, она надеялась понести, тогда бы староста и господа, родители Алианны, скорее всего, позволили бы им пожениться, и они зажили бы своим домом, как добрые люди. Ксанта Уже ясно понимала, что некрасива, и ей нужно платить по самой высокой ставке, чтобы хоть что-то получить. Но она тогда не понесла и всерьез испугалась, что бесплодна, испугался и парень, а потому в следующее лето гулял уже с другой. Поначалу Ксанта усматривала в своем бесплодии перст судьбы или даже волю своей богини, которая якобы уже тогда наметила ее себе в услужение, и лишь много лет спустя, когда она без всякого труда получила от Андрета то, чего не смогла получить в те далекие летние ночи, Ксанта сообразила, что на деле все очень просто — тогда под яблоней, она еще не проливала ежемесячно крови. Она уже знала все и о зачатии ребенка, и о том, как растет он в чреве матери, и о том, как кормить его и пестовать, не знала лишь одного — что надо немного повременить. С матерью к тому времени было уже не посоветоваться, а болтать с подругами Ксанта побаивалась — те тоже могли положить глаз на ее избранника. Вот и получилось все так, как получилось.
Старая жрица тихонько посмеялась над собой, тринадцатилетней, потом сердито тряхнула головой: она пришла слушать и болтать, а не предаваться воспоминаниям. Впрочем, как оказалось, она не слишком выбилась из общего русла, все женщины уже были пьяны настолько, что разговаривая едва слышали друг друга. Доподлинно все рассказы Ксанта разобрать не могла — на это ее знания языка пока не хватало, но общий настрой был понятен: «Ой, как помню, я у матушки жила, у родимой алой ягодкой росла, а свекровка моя, подлая змея, а золовка моя, лютая совсем…» Поминали и мужей, говорили, как те блудят на стороне, рассказывали, как сами хитро прячут полюбовников и ласкают их по углам, едва вскочив с мужниной постели. Не все рассказы походили на правду — Ксанта подозревала, что частенько женщины просто пересказывают истории, слышанные от матерей и бабок (например, историю про игры с бондарем в бочке она уже точно слыхала не один раз и в Кларетте, и в Венетте), а то и сочиняют свое. Говорили и про то, как мужья наказывают уличенных жен. Один подвесил жену за руки и за ноги к потолочной перекладине и стал поджаривать на огне, второй бросил в колодец, третий просто забил до смерти, и всем троим ничего не было. В эти истории Ксанта верила — сама в свое время наслушалась и навидалась подобного. В Венетте ей случалось выхаживать своих бывших учениц, случалось и хоронить их.
Устав от грустных разговоров, женщины принялись за танцы, и Ксанта оживилась. Танцевали здесь «под ладони» и под пение, и поначалу Ксанта была очень довольна — она слышала новые для нее ритмы, видела много необычных движений. Однако чем более буйным становилось веселье, тем больше Ксанта ловила себя на мысли, что здесь что-то не так. Она уже знала от Криты, что здесь женщины танцуют лишь для битов и друг для друга, но никогда — для мужчин. Даже мужу не полагалось видеть танцующую жену — считалось, что он может не выдержать этого зрелища и впасть в неистовство. Поэтому в танцах почти не было страсти и соблазна, а потом, присмотревшись, Ксанта поняла, что в них и вовсе нет чувства. Эти женщины были настолько защищены от любых подлинных и мнимых опасностей внешнего мира, что им попросту не о чем было рассказать своим танцем. Они мечтали о тайной любви, они страшились гнева мужей и старших жен, но в глубине души были довольны своей жизнью. Им достаточно было поплакаться подругам, повздыхать и повозмущаться в своем кругу, и на этом они успокаивались. В них не было того страстного, яростного и упрямого существа, которое рвется во что бы то ни стало прокричать о себе, явить себя миру хоть в танце, хоть в песне, хоть в рукоделии, хоть в рассказанной истории. И эта мысль наполнила душу Ксанты печалью.
Самое грустное было в том, что Ксанта прекрасно понимала, откуда что берется. Когда женщина занимается только домом, а мужчина большую часть времени проводит вне дома, у них просто нет времени как следует узнать друг друга и научиться друг другу доверять. А потому оба непрерывно друг друга подозревают, и эти подозрения слишком часто превращаются в реальность. Пожалуй, что сделать тут было ничего нельзя, и Ксанта лишь грустно воздохнула. Ей в свое время было проще — у нее был Храм, и она могла ясно представить себе, что значит для Андрета его работа, а он, с другой стороны, видел, что жизнь храма занимает ее гораздо больше, чем всевозможные любовные авантюры. Андрет знал, что она не будет искать развлечений на стороне просто потому, что ей никогда не бывает скучно. Она никогда не просила у него ни драгоценностей, ни увеселений — они были ей ни к чему. Наоборот, если она и жаловалась ему, то лишь на то, что снова ничего не успевает, а он в ответ сетовал на свою вечную спешку и нехватку времени. После чего они обычно утешали друг друга как могли и засыпали вместе теплым клубком. Однако не всем так везет, и королева Силла, да и большая часть присутствующих здесь женщин — живой тому пример. Впрочем, как знать, возможно, в этом городе были женщины, слепленные из совсем иного теста, женщины, вроде Ликорис или Киури: в любом стаде найдется пестрая овечка. Но едва ли Ксанта когда-нибудь с ними встретится.
