Ознакомительная версия.
От дура!
Живая. А по косе печалюся.
И плачу, стою, слезы размазываю… стою и размазывю…
— Зося! Зося ты…
Еська подскочил и по спине ляснул.
— Живая!
Я кивнула. Говорить не могла… живая… и вправду живая… стою… дышу… а косу подпалило… как я без косы… куда без косы…
И разревелася.
— Ну ты чего, Зослава… ты чего… — Еська ажно растерялся, обнял как-то… как сумел. Отвернул. — Не гляди туда… не надобно… расскажи, чего случилося… а и не гляди…
Куда не глядеть?
На пятно?
На человека, иль на тое, что с этого человека осталося… лежит, скукоженный, косточки обсмаленные… кафтанчик тот сразу полыхнул… и волосьев не остлося… а у меня коса паленая. Горюю вот. От него вовсе не осталося ничего, один только перстенек на мизинчике уцелел… с камушком синим, гладеньким, как тот…
Сам виноватый.
И как оно получилось? Щит-то лопнул… мой щит лопнул от белого жара… и я б сама… а он… как вышло, что живая я?
Или…
Я сунула руку в кошель, и половинка клятое монеты сама в руку скользнула. Опалила пальцы. Вот же ж… и значится, она?
Или…
Я в Еськино плечо носом уткнулася и сказала тихо:
— Не сам он… научили…
— А об этом, Зослава, — Фрол Аксютович меня развернул. — Вы нам подробненько расскажете в месте более для беседы подходящем. Архип, приберись тут… и этих любопытных в шею гони. Хватит.
А про то, чего хватит, и не сказал…
Она ждала.
Они всегда ждали, и маялись, и доводили себя до слез порой, что было ему вовсе удивительно. И еще завидно. Ах, если бы ему было дозволено испытать хоть малую толику той страсти, которой пылали ее глаза.
— Здравствуй, — она вскочила. — Я тебя ждала. Испугалась, что не придешь…
А ведь она старше прочих.
Не девочка уже.
Магичка.
Ученая.
И ей бы понять, что не бывает такой вот внезапной любви. Ей бы заклятье прочесть, обереги взять и… быть может, изловчится и поймать проклятую его душу.
Или тело.
Тело бы хорошо сжечь, а пепел — по ветру развеять, тогда, глядишь, и не сумела бы матушка вернуть его. Он так устал возвращаться.
Но нет.
Улыбается. И щеки пылают болезненным румянцем. В глазах — туман. В тумане — собственное его отражение, в которое он глядится, пытаясь понять, которое из имен — настоящее.
Сколько их было…
Узнать бы.
Уйти.
— Я пришел, — он позволил ей поцеловать себя. И поцелуй этот был далеко не целомудрен. Конечно, смешно ждать, что в ее-то годы останется она невинною.
У магичек жизнь вольная.
Так матушка сказала.
И хоть сама ж магичкою была, а все одно сказала с укором, мол, нехорошо это… он согласился. Ныне он всегда с матушкой соглашался. Так проще. Впрочем, стоило признать, что нынешнее ее решение было ему приятно.
Эта женщина и вправду перестала быть полезна.
Более того, решила вредить.
И он стиснул левою рукой ее горло, белое и мягкое, а правою содрал с шею низку амулетов. Не то, чтобы было среди них хоть что-то, способное причинить ему вред, но зачем рисковать?
Она хрипела.
И встав на цыпочки — это доставило ему странное удовольствие — царапала руку короткими ногтями. Ее рот разевался, а сердце колотилось.
— Ты, — он разжал руку, позволив Милославе упасть. — Зачем ты это сделала?
— Ты… ты ревнуешь? — просипела она, обеими руками за горло схватившись. И смешно, даже сейчас она искала подтверждение его любви, которая суть иллюзия. — Ты ревнуешь к этому мальчишке… ты… ты должен понять, это не всерьез… у нас ничего-то не было… пара поцелуев, не более того… он тебе не ровня… он просто нужен был… я ведь не могла сама…
Да, не хватало, чтобы она сама…
И без того наследила.
Нет, он не боялся, что Милослава выдаст. Даже если найдут ее раньше, чем он закончит, Милослава не скажет ни слова. Не сумеет.
Ни под пыткой.
Ни под мороком.
Ни…
Он присел рядом и руку подал.
— Зачем ты это сделала? — спросил.
Сам он давно уже утратил любопытство, но матушка желала знать.
— Я… — глаза Милославы наполнились слезами. А ведь она даже красива… и тот, который за ней ухаживал, вполне мог бы сделать ее счастливой, но куда ему почти обыкновенному человеку против намороченной колдовской любви?
— Зачем ты пыталась убить мою невесту? — он отвел тонкую прядку от лица.
Задержал в пальцах на мгновенье, глядя, как в прядке этой прорезаается седой волос.
Еще один.
Их становилось больше, как изморозь на окне. И ему было любопытно, надолго ли хватит Милославы. Матушка утверждала, что в магиках сил больше, а дар Милославы, царской кровью сдобренный, делал ее сладкой.
— Она тебе не нужна, — Милослава вцепилась в руку, не то пытаясь оттолкнуть, не то, напротив, удержать. — Она… просто девка… зачем она? Почему? Я ведь… мы бы вместе… ко мне приходили… я сумею найти союзников… ты и я… а девка и чтобы царицей стала?
Ревность?
Так просто.
Банально.
Скучно.
— Где ты взяла амулеты?
Она не справилась бы с огнем сама. Слишком слаба. Купила? Если так, то матушка желала знать, кто еще способен торговать огнем.
— Азары… — она смотрела в его глаза, не смея перечить. — Дали… для нее дали… она им тоже мешает. Всем мешает, видишь?
Азары?
Про азар матушка не думала.
— Я найду способ тебе помочь… я почти нашла… у Марьяны есть одно заклятье… у нее…
Он наклонился.
— Мы справимся, — Милослава смотрела с такой любовью, что, будь он жив, сердце дрогнуло бы. Но он умер и давно, а потому просто наклонился и коснулся сухих ее губ. — Только ты и я… мы справимся…
— Конечно, — согласился он.
— Нам не нужен никто… она не нужна… тебе не нужна… пусть умрет…
Ее сила была сладкой. Как мед.
Кажется, в прошлой жизни он любил медовые пряники.
Арей сощурился.
Солнце было таким ярким… ослепляло. И притихшее было пламя заворочалось, ожило под этим солнечным светом. Нет, хватит.
Он не позволит огню себя сжечь.
И если надо, вернется в подвал.
Вернулся бы.
— Не трясись, — Кирей стукнул в спину. — Иди уже, узник подземелий…
Идти тяжело. Арей себя стариком чувствовал. Кости ноют, ноги не гнутся, а руки будто судорогой свело. И каждое движение боль причиняет. И страшно.
Свет.
И воздух.
Запахи. Звуки, которые оглушили. Небо… бездонное, бескрайнее… и глядит он в него, до слез в глазах, до боли глядит, а наглядется не способен.
Дышит и…
…в подвале спокойней.
…тихо.
…и никто не мешает.
Ознакомительная версия.
