Сунув руку под платок на шее, едва нашарила тонкий ремешок, на котором висел «глаз Ильмеря» — оберег, хранивший ее во всех превратностях судьбы. Прежние Девы Ильмеря послали ей эту крупную сине-голубую бусину с белыми глазками как знак своего благословения. Вот она вернулась, и теперь нужно возвратить «глаз Ильмеря» озеру.
На прощание сжав нагретую теплом ее тела бусину в ладони, Дивляна размахнулась и бросила ее в воду — как можно дальше. Несмотря на долгий путь, она с трудом верила, что вновь пришла сюда, к истокам своей судьбы. Так пусть же и они, спящие невесты Ящера, ее сестры и подруги, знают — она вернулась.
Солнце садилось. Густо-синие и серые тучи на западе были подкрашены расплавленным золотом, а на востоке — синим и багряным. Тучи словно свивались в кольцо, отлитое из золота заката, венец кого-то из богов — знак власти над миром, который сейчас, перед началом зимы, Марена получает из рук своего супруга и противника — Дажьбога. И глядя туда, Дивляна вспомнила то золотое кольцо, что Вольга ей вернул. Оно и сейчас у нее, спрятано где-то в ларях, — но рука не поднялась избавиться. Где-то он сейчас, Вольга? Кольцо-задаточек возвращено, он свободен… она-то и раньше считала его свободным, а он сам — нет. Женился ли он на «изборской вдове» — дочери Всесвята полотеского? Хорошо бы — эта женитьба обезопасит его южные рубежи… Но при мысли о том, что Вольга уже ввел в свой дом вдову Дедени изборского и посадил рядом с собой, Дивляну вдруг пронзило острое чувство потери. Стало так горько, что она не удержалась от слез. Ей захотелось найти то злополучное кольцо, хоть взглянуть на него, убедиться, что все это когда-то было — ее юность, любовь, мечты… Здесь, на старом памятном месте, ей казалось, что ничего другого и не было в ее жизни, кроме них.
Тучи сомкнулись, золотое сияние небесного венца медленно таяло в мглистых волосах Марены…
По самые коньки крыш Ладога была засыпана снегом. Мир сделался очень тесным — сжался до крохотного пространства, где огоньки лучин с усилием раздвигали тьму, до узких тропинок между непролазными сугробами, что едва поставить ногу можно. Долгими зимними вечерами люди собирались в старую Витонегову избу — ради Дивляны. Ее часто просили рассказывать: как человек, далеко побывавший и много повидавший, она пользовалась уважением даже у тех, кто был старше. Ее судьба напоминала кощуну, и даже те, кто всю жизнь знал резвую и легкомысленную в прошлом среднюю дочку воеводы, уже верили, что в ней к людям пришла сама богиня Леля. Дивляна же радовалась, что наконец обрела покой. Будто видя перед собой Елинь Святославну, она повторяла за той, рассказывая детям и взрослым предания полянской земли. В чем-то схожие со здешними, в чем-то отличные — про Сварога, который запряг Змея в плуг и пропахал на нем борозду, называемую теперь Змеевы валы, великанов былых веков.
Поначалу она и в родном доме чувствовала себя чужой. Как же она изменилась! Но и Ладогу она нашла уже не прежней. Появились новые люди — варяжский князь Хрёрек с сыном Хаконом, которые поставили себе двор с огромным домом, рассчитанным на многочисленных домочадцев, челядь и дружину. Хрёрек держал дружину на двух кораблях для защиты Ладоги и ее богатств от охотников до чужого добра, вроде Иггвальда Кабана, а деньги и припасы на ее содержание давала Ладога. Сама же она получала средства за счет дани, которой за последние годы обложили чудь на реках к востоку. Новый Хрёреков дом стоял возле устья Ладожки и сразу бросался в глаза. Поговаривали, что к Хрёреку должна вскоре приехать жена с младшим сыном, то есть по всему выходило, что он намерен со своими людьми осесть здесь так же прочно, как многие знатные варяги до него. Кстати, его жена приходилась родной сестрой Одду Хельги, поэтому Хрёрек очень скоро пришел знакомиться с Дивляной и долго расспрашивал о делах своего родича. Сын Хрёрека, Хакон, прошедшей весной женился на той рабыне, Ложечке, которую Велем выменял, умирающую, на деревянную ложку.
Кроме варягов, в Ладоге стало гораздо больше чуди: и челядинов обоего пола, и свободных, взятых во время первой войны за дань как заложники. Часть из них уже вошла в ладожские семьи мужьями и женами, все завели свое хозяйство и теперь служили посредниками в торговых делах между оставшимися в лесах родичами и купцами из варягов и словен. Новые избы росли, будто грибы. Шли разговоры о том, чтобы срубить крепость на мысу, и вечерами старейшины бурно спорили, кто и чем должен обеспечивать строительство.
Изменился и родной дом — появилась пристройка для женщин, потому что у отца, в старой истобке, теперь чуть не всякий день толклись люди — варяги, чудь, ладожане. Появились какие-то дела, которых прежде не было: порой она не понимала, о чем родичи между собой говорят, зато иные из их новых дел Дивляна, вооруженная опытом княгини торгового города, понимала очень хорошо и даже могла дать дельный совет отцу и братьям.
Но в первую очередь ее поразили перемены в семье — ей-то, естественно, дом вспоминался застывшим, таким, каким она его оставила, а тут все кипело и бурлило! У Доброни было уже двое детей, и у Велема с Остряной двое, причем их первого ребенка, девочку, тоже звали Дивомилой, только не Дивляной, а Дивулей. Она даже заплакала, услышав об этом, поняла, что брат хотел этим сказать. Женились и обзавелись детьми и другие братья, которых она оставила взрослеющими парнями, сестры повыходили замуж, и многие разъехались по округе. А Витошка так вырос, что Дивляна его не сразу узнала! Она запомнила его подростком, малорослым и щуплым для своих лет, а теперь и не поняла, что это за странно знакомое лицо смотрит на нее — сверху вниз. Ему почти семнадцать — новой осенью женить пора.
— Это ты… чудо чудинское? — неуверенно спросила она, вспоминая прежнее прозвище младшего брата.
— Почем чулочки, человече? — с самым серьезным видом и по-мужски низким голосом осведомился он, удивительно чисто выговаривая тот звук, который так плохо давался детям чудинок.
И тогда, услышав эту старую дразнилку, ею же когда-то придуманную, Дивляна окончательно поняла, что она дома. Ей не мерещатся хлопочущие вокруг родные, плачущие женщины, чуть ли не вырывающие друг у друга из рук ее детей, смущенные мужчины, которые затруднялись, как выразить ей свою любовь и сочувствие, — все это не сон, они не исчезнут, и ей больше никуда не надо ехать. Здесь кругом свои, и она опять обрела место среди них.
Когда пришел солоноворот, Велем подбил Дивляну пойти с ним собирать подношения. Обычно сбор припасов на Корочун был делом парней и девушек, но Велем уже не в первый раз собирал свою бывшую стаю, состоявшую теперь из женатых мужиков, и вел ее «на охоту». В прошлый раз с ними ходила Яромила, но теперь не могла — ей оставался едва месяц до родов. Теперь про «дитя Волхова» и речи не было — все знали, что у нее есть вполне земной муж, ждущий ее в Киев по весне. Дивляна поддалась на уговоры брата и впервые за многие месяцы забыла свои несчастья, будто перенеслась в беспечальную, озорную юность. Было много крика, визга, швыряния снежками, драк в снегу, когда отблески факелов выхватывают из темноты жуткие берестяные личины с рогами и зубами до ушей…
