Глаза Защитника нехорошо сузились.
Кира радовалась первому снегу. Неповторимый запах свежести и обновления
будоражил душу. Мечталось тропить русака [выслеживать на охоте зайца-русака. Прим.
автора] утром по первому снегу, как в прежние безмятежные времена. Она вздохнула,
и улыбка чуть померкла: «Да разве ж Пасита отпустит? Вон даже всю учебу отменил,
теперь с утра до ночи только и делаем, что деремся…»
Неожиданный удар в плечо опрокинул на бок. Ошеломленная Кира еле успела
откатиться в сторону, поднимаясь на ноги.
***
Кира едва смогла приподнять веки, но не увидела ничего такого, что ей не
подсказали бы запахи и ощущения. Мерно покачивало. Пахло кожей и мужским потом.
Чуть меньше лошадью. Пальцы на босых ногах онемели от холода, но сил пожаловаться
не было. Тело отозвалось болью на попытку отодвинуться подальше от ненавистного ей
человека. Крепкая и тяжелая рука лишь чуть напряглась, прижимая крепче.
– Прости, – раздался едва слышный хриплый шепот. Щетина уколола голову, и
сознание, пожалев, покинуло охотницу снова.
Пасита зарылся носом в русые волосы. Свои эмоции к такой вот беззащитной
Кире он не мог объяснить. На поле не чурался загонять её до полусмерти. Бил не жалея,
не давая подняться, как бил бы любого курсанта тщетно добиваясь выброса силы.
Потом вез домой, а сердце затапливала непривычная нежность пополам… с чувством
вины?! Дома же Защитник впадал в злую хандру, испытывая… Муки совести? Эта мысль
стала открытием.
Успокаивало лишь то, что девчонке все нипочем. Сила её защищала даже
получше, чем его самого. Ночь. День. Она снова на ногах. Ни один из курсантов Ордена
на такое не способен.
Захотелось выпить чего-нибудь покрепче. подошёл бы «Сагалийский Ханаретто»,
от которого пресекается дыхание и слезятся глаза. Его принято разбавлять ягодным
соком, но сейчас он употребил бы чистый.
Пролетел уже целый месяц с тех пор, как земля укуталась белым пушистым
покрывалом и ударили трескучие морозы. Вечера Защитник коротал в одиночестве
сидя у горячей печки и заливая тяжелые думы вином. Изредка его покой нарушала
Глафира. Робко входила и, если не гнал её сразу, молча клала ему руки на плечи,
одаривая неспешной лаской. Все это в полной тишине. Говорить он ей запретил, лишь
закрывал глаза, представляя на её месте другую.
Брякнула калитка. Тявкнул разок и тут же трусливо умолк Рыжик. Бабке Матрене
не нужно было гадать, кто пожаловал. Знахарка выпрямилась и вытерла мокрые руки о
передник. Дверь отворилась и внутрь, не говоря ни слова, ввалился Пасита. Он нес на
руках безвольно обмякшую Киру, замотанную в его подбитый мехом плащ. Положив
девушку на лавку, он обернулся:
– До завтра сможешь её поставить на ноги? – заметив тревожное выражение на
лице знахарки, добавил: – Два дня. Не больше.
– Лучше б снасильничал! – в сердцах буркнула Матрена, но осеклась, под
обжигающе-холодным взглядом. Защитник, однако, ничего не добавил и вышел.
Матрена, выглянув в окно, злорадно отметила, что и сам Пасита выглядел
несколько изможденным. Не считая красовавшегося на щеке кровоподтека, при ходьбе
он слегка припадал на правую ногу.
– Сеня! Вскипяти воду! – крикнула Матрена.
Кира слабо застонала, приходя в себя. Знахарка подскочила, развернула плащ и
всплеснула руками:
– Совсем озверел! Да что же это делается? – и добавила уже почти богохульно: –
Где твои глаза, Киалана?
Вбежала Есения.
– Боги, Кирочка! – девушка прижала руки к щекам. – Почему она в исподней
рубахе? Зима ведь!
– Чего застыла? Воды неси!
– Так уже нагрела.
Матрена разрезала ткань. Оценив степень повреждений, вздохнула:
– Бедное дитя, будто стадо быков пробежало!
Не смотря на сплошь покрытое ссадинами и ушибами тело, все было не так
страшно, как казалось. Матрена проверила ноги, не удивляясь отсутствию
обморожения. То что Кира не простая девочка, знахарка узнала, ещё когда той было
всего три зимы. Она споро принялась за дело, ворча под нос:
– И чего привязался? Колотит и колотит! Да и сама хороша, сколько уже
говорила – текай!
– Не сбегу… – одними губами едва слышно прошептала Кира.
– Помолчи! – Матрена кинулась к полкам со склянками и пузырьками. Вынула
одну, посмотрела на свет тусклой масляной лампы, кивнула и отмеряла часть в ложку: –
На-ка, вот – выпей.
Кира с трудом проглотила снадобье, поперхнулась и закашлялась. кашель
перешёл в стон, и из уголков глаз выкатились слезинки.
– Тихо, девочка, тихо. Потерпи, – Матрена принялась ощупывать ребра.
– Мама… – шепнула Кира, и ещё одна слёза прочертила дорожку по виску. – Не...
говори ей. – слова давались с трудом.
– Не скажу, – помрачнела Матрена, в душе радуясь, что Анасташа уехала
погостить к родственникам в Вороньи Гнезда, да из-за метелей задержалась. – Неча
Анасташе ещё больше сердце рвать…
Кира ничего не ответила, потому что уснула, не смотря на горящие огнем пальцы
ног, не смотря на саднящее тело, не смотря на каждый вдох, отдающийся болью.
Сказалась усталость. Организм был на пределе, да в тепле вконец разморило.
Впервые за долгое время ей приснился сон, вернувший в реальность:
– Раздевайся! – голос Паситы прозвучал резко и отрывисто.
– Зачем?
Вместо ответа последовал прямой удар. Кира ушла классическим «шагом
назад», но схитрила, ответив «кошкой» – подлым приемом, нацеленным лишить
противника зрения. Била по настоящему, не жалея, за что и поплатилась. Тяжелый
кулак обрушился на ребра, затем в живот прилетело колено, и тут же её
отбросили в сторону.
Кира не то что не смогла сгруппироваться, она дышать в этот миг
разучилась. Шлепнулась плашмя, разбив нос об утоптанную до состояния льда
площадку. Попыталась отползти, но пронзившая грудь резкая боль не позволила
этого сделать.
– Вставай и раздевайся, – повторил Пасита.
Упрямо сжав зубы, стараясь не стонать, загоняя боль подальше, Кира все же
поднялась и встала в стойку.
– Если ты сейчас же не скинешь одежду, я её сожгу прямо на тебе. – угроза
прозвучала ровно.
Когда штаны затлели, Кира обречённо сорвала их первыми. Вскоре рядом
