– Ты совсем не изменилась, – мягко заметил Ян.
– Вот как? – воскликнула девушка. – А что же ты тогда прямо-таки остолбенел, как только меня увидел? А покраснел как рак? Даже мать с отцом это заметили.
– Вовсе нет, – смущенно пробормотал Коростель. – С чего это ты взяла?
И дальше их разговор уже мало чем отличался от всех остальных разговоров, которые бывают между молодыми и симпатичными людьми, знавшими друг друга в детстве и вдруг обнаружившими, что оба они уже выросли. Но если прежде один из них всегда верховодил в силу того, что он был старше и сильнее, а она была маленькой и глупенькой девочкой, то сейчас обстоятельства резко изменились. Рута уже выросла, выросла в красивую и спокойную в своей красоте девушку, у которой непоседливый и капризный ветер в голове бесшабашной девчонки-подростка сменила задумчивость и рассудительность двадцати мечтательных лет. «Солнце сменило луну», – почему-то подумалось Коростелю, когда он беседовал с Рутой за столиком с остывшим чаем под ветвями, на которых уже появились маленькие зеленые плоды, «тыблоки», как называли эту кислую зелень первых летних яблок мальчишки в их не таком уж и далеком привольном лесном детстве. Ян рассказывал о том, как ночевал в лесу, идя после войны домой, и над ним светила луна, и под ее магическим светом рыба выпрыгивала из воды в озерах, и странными голосами тихо перекликались ночные птицы, и светилась кора напоенных весенними соками черных деревьев. И теперь этот свет, что удивительно, словно проблескивал изредка волшебными искорками в глазах девушки, с которой он когда-то был знаком, а теперь она была такая неизвестная, непривычная, неожиданная в своих словах, жестах, даже молчании. Он рассказывал о своей жизни, о войне и своем немудреном быте, о том многом, что было передумано долгими зимними ночами под снегом и дождем на военном бивуаке и летними утрами, сидя с удочкой на берегу тихой реки, которую все живущие по ее берегам зовут Святой. А Рута в ответ рассказывала Коростелю о том, как они полгода скитались по городам и весям, как вывихнул ногу Бронис, а она простудилась в пути и две недели лежала в забытьи на попечении бабки-знахарки, случайно встретившейся им на лесной дороге. И оба вспоминали свои походы в лес за грибами и ягодой, как ловили бабочек и выпрашивали у швей старые, затупившиеся и проржавевшие иглы для того, чтобы нанизывать на них легкокрылых летуний и больших черных жуков – Рута умела делать красивые «живые» картинки из пойманных насекомых, «сажая» их на засушенные веточки трав и полевые цветы, которые они собирали с Яном во время весенних и летних странствий по лесам и лугам. Им было что вспомнить, и оказалось, что память крепко хранит мельчайшие подробности их детства, и каждый придает немало значения прежним словам, спорам, размолвкам и примирениям. Уже и Гражина несколько раз выглядывала из дома в сад посмотреть, что там поделывает молодежь, и Юрис выходил на веранду подымить трубочкой и заодно послушать детей, как он их про себя называл, а они все говорили, перебивая друг друга, и смеялись над своими воспоминаниями, и задумывались над словами друг друга, и пытливо стремились вызнать, что же делали все это время он и она друг без друга.
– Как ты думаешь, случайно вы встретились с папкой, или это провидение привело тебя сюда? – говорила она и тут же торопилась сравнить его ответы с тем, что в эту минуту думала сама.
– В случайности я не верю, – отвечал Ян, – но провидение не водит людей по базарам и ярмаркам, это я знаю точно.
– Почему же? – улыбалась она.
– Потому что моя нынешняя дорога для меня настолько необычна и неожиданна, что скажи я себе, где я буду в это время год или два назад, я бы ни за что не поверил, – отвечал он, и они тут же, словно по обоюдному молчаливому согласию, переводили тему и говорили обо всем, что только в голову могло прийти.
В самом начале беседы Ян обмолвился, что идет с товарищами по делам, чуть не сказав по привычке «по своим надобностям». Ему показалось, что Рута почувствовала, как многого он не договаривает, но она не настаивала, лишь иногда на минутку замолкала, задумчиво глядя на него, и тогда он начинал разливаться соловьем, мучительно желая рассказать ей все, и чтобы она сказала, что на самом деле ничего страшного, и он не сошел с ума, и такое бывает… Коростель с удивлением отметил, что прежде любопытная и надоедливая почемучка теперь не задавала лишние вопросы касательно его нынешних дел, но малюсенькими, еле ощутимыми паузами, прежде чем продолжить разговор, дает ему, Коростелю, понять, что она прекрасно чувствует: ты не хочешь об этом говорить, ну и давай не будем, если тебе это неловко или неприятно.
Наконец родители позвали их в дом: тетка Гражина испекла любимые у литвинов блины из картофеля – толстые и длинные, как огурцы, с поджаристой корочкой, как большие продолговатые пирожки. Ян помог Руте собрать со стола чашки и блюдца и хотел было уже под благовидной причиной отпроситься в конец сада – чаю он выдул немало, во многом благодаря вкуснейшему варенью из желтых слив и мелких яблочек, сваренных прямо с косточками и хвостиками. Но Рута улыбнулась, жестом остановила его и вдруг подошла к нему близко-близко, так что Ян даже ощутил теплый и сладкий, как будто бы тоже яблочный, запах ее светлых волос.
– Янек, – тихо сказала девушка и как-то робко, неуверенно улыбнулась, заглядывая снизу ему в глаза.
Коростель вдруг ощутил, как сердце у него забилось сильно-сильно и словно бы подкатило к горлу, так что опять перехватило дыхание.
– Обещай мне, пожалуйста, что ты теперь никогда больше не исчезнешь так… так надолго, – быстро пролепетала Рута.
– Конечно… обещаю… Рута, – пробормотал Ян, и в ту же минуту, когда он мучительно соображал, что бы еще прибавить для пущей убедительности, чтобы ее успокоить, девушка неожиданно приподнялась на цыпочки и, быстро положив ему руки на плечи, поцеловала его, да не в щеку, а в губы. Коростель одновременно от неожиданности открыл рот и был награжден крепким и сладчайшим поцелуем молодой и здоровой девушки, на мгновение прильнувшей к нему всем телом. Губы ее, как потом вспоминал Ян, были теплые и мягкие, и запах дыхания девушки неожиданно для теплого летнего дня напомнил Коростелю сладкий аромат крепкого русинского красного борща в морозный зимний день. Ян замер, пораженно глядя на Руту, а девушка уже упорхнула в дверь с блюдцами и чашками, откуда сразу же раздался жестяной грохот и заливистый смех – дочка Юриса с разбегу налетела на пустое ведро из-под воды, которая отстаивалась тут для полива ягоды.
– А где Янку? – послышалось из раскрытой двери добродушное гудение дядьки Юриса.
