Она все еще надеялась, что ее ищут. Сир Барристан, например — первый рыцарь ее Королевской Гвардии, поклявшийся защищать ее, не щадя своей жизни. Или кровные всадники, хорошо знающие дотракийское море. Или муж, благородный Гиздар зо Лорак. Или Даарио… Дени представила, как он едет к ней через высокие травы, сверкая золотым зубом на солнце.
Но Даарио сидит в заложниках у юнкайцев вместе с Героем, Чхого, Гролео и тремя родичами Гиздара. Теперь их всех уже, конечно, освободили, однако…
Висят ли еще клинки капитана у нее над кроватью? «Девочек оставляю тебе, — сказал он. — Позаботься о них, любимая». Знают ли юнкайцы, как дорог ей капитан? Дени спросила об этом сира Барристана в тот день, когда взяли заложников. «Слышали, должно быть, — ответил он. — Сам же Нахарис мог похвалиться, что ваше величество… неравнодушны к нему. Скромность, да простятся мне эти слова, не входит в число его добродетелей. Он во всеуслышание превозносит свою… воинскую доблесть».
То есть свои постельные подвиги… Но не настолько же он глуп, чтобы хвастаться этим в стане врага? Впрочем, не важно — юнкайцы уже удалились восвояси. Для того она и пошла на все эти крайности: ради мира.
Дени оглянулась на Драконий Камень, торчащий бугром среди трав. Как он близко. Она идет уже много часов, а до холма все так же рукой подать. Еще не поздно вернуться туда. В прудике у пещеры водятся рыбки: одну она поймала в первый же день и еще наловит. А после охоты Дрогона ей достаются кости с остатками мяса.
«Нет. Оглянешься — пропадешь». Можно прожить долгие годы на опаленном солнцем холме, днем летать на Дрогоне, а вечером, когда травяное море делается из золотого оранжевым, глодать драконьи объедки, но не для такой жизни она рождена. Дени снова повернулась спиной к Драконьему Камню, стараясь не вспоминать, как поет ветер на его голой вершине, и пошла вдоль ручья. «Приведи меня к реке, — мысленно просила она, — об остальном я сама позабочусь».
Время тянулось медленно. Дени следовала извивам ручья, похлопывая себя кнутом по ноге. Она запрещала себе думать о том, как далек ее путь, как напекло голову солнце, о пустом животе. Шаг за шагом, шаг за шагом — что ей еще остается?
Стебли травы в ее море под ветром шептались на языке, внятном только богам. Ручеек журчал, спотыкаясь о камни, ил проступал между пальцами ног. Вокруг жужжали ленивые стрекозы, зеленые осы, кусачая мошкара, от которой Дени отмахивалась. Крыса, пьющая из ручья, улепетнула в траву. От щебета птиц в животе урчало, но без силков их было не поймать, а гнезда ей что-то не попадались. Раньше она мечтала летать по небу, теперь грезила о кучке птичьих яиц.
— Люди безумны, но боги еще безумнее, — со смехом сказала Дени, и трава шепотом согласилась с ней.
Трижды за день она видела Дрогона. Сначала высоко в облаках — посторонний принял бы его за орла, но Дени теперь узнавала его даже на таком расстоянии. Потом его крылья затмили солнце. В третий раз он пролетел прямо над ней. «Уж не на меня ли он охотится?» — подумала Дени, но дракон пролетел, не заметив ее, и пропал где-то на востоке. Вот и славно.
Вечер застал ее, можно сказать, врасплох. Она споткнулась о низкую каменную стену в тот самый миг, как солнце зашло за Драконий Камень. Раньше здесь был то ли храм, то ли усадьба деревенского лорда. Поблизости нашелся заброшенный колодец, в траве остались круги от глинобитных, давно слившихся с землей хижин. Дени насчитала восемь таких кругов — остальные, должно быть, уже заросли травой.
Две каменные стенки, сходясь под углом, давали некоторое укрытие. Дени нарвала травы и свила там себе гнездо. Она очень устала и набила свежие мозоли на ногах, в том числе на мизинцах — экая косолапая.
Она закрыла глаза, но сон не спешил к ней — уснуть мешали холодная ночь, жесткая земля и пустой желудок. Дени лежала и думала о Миэрине, о любимом Даарио, о муже Гиздаре, об Ирри, Чхику и Миссандее, о сире Барристане, Резнаке, Лысом. Они, верно, боятся за нее, думают, что дракон ее съел. Удержал ли Гиздар корону в ее отсутствие? Когда прилетел Дрогон, он кричал: «Убейте чудовище!» — и с упоением смотрел на арену. А Силача Бельваса выворачивало — яд, не иначе как яд. Саранча в меду. Гиздар предлагал это блюдо ей, но Бельвас умял всю миску. Она сделала Гиздара своим королем, приняла на свое ложе, открыла его бойцовые ямы — ему как будто незачем желать ее смерти, но кто же, если не он? Душистый сенешаль Резнак, юнкайцы, Сыны Гарпии?
Вдали завыл волк — ему, должно быть, так же голодно, как и ей, и грустно, и одиноко. Над степью взошла луна, и Дени наконец-то забылась.
Ей снилось, что она парит в небе, позабыв все свои беды и боли. Она кружилась, танцевала, смеялась, а звезды нашептывали ей тайное. «На юг, чтобы попасть на север, на восток, чтобы попасть на запад, назад, чтобы продвинуться вперед, пройти через тень, чтобы достичь света».
«Куэйта? — позвала Дени. — Где ты?» — И увидела маску, сотканную из звезд. «Помни, кто ты есть, Дейенерис, — произнес женский голос. — Драконы знают, а ты?»
Утром она проснулась одеревенелая. Муравьи ползали по ней и всю искусали — откуда они только взялись? Дени принялась стряхивать их с себя; даже в едва отросшей щетинке на голове кишели зловредные насекомые.
Муравейник располагался совсем близко, за стенкой. Как они умудрились перелезть? Для них эта полуразрушенная преграда должна быть чем-то вроде Вестеросской Стены. Брат Визерис так гордился этим грандиозным сооружением, будто сам его строил.
Он же рассказывал Дени о бедных рыцарях, ночевавших прямо в поле, у отмеченных живыми изгородями межей. Много бы она сейчас отдала за такую вот изгородь, предпочтительно без муравьев.
Солнце пока только прорезалось над краем земли, и горсточка ярких звезд еще светила на небе. Быть может, одна из них — это кхал Дрого. Он ездит по ночным землям на огненном жеребце и смотрит, улыбаясь, на Дени. Драконий Камень по-прежнему торчал совсем близко, хотя до него, наверное, теперь было несколько добрых лиг. Лечь бы еще и поспать, да нельзя, идти надо. По ручью, вниз по ручью.
Где же он? Должен быть на юге.
— Ты мой дружок, — произнесла она вслух. — С тобой я не заблужусь.
Она бы легла спать у самого ручейка, но по ночам туда приходят на водопой какие-то звери — Дени видела их следы. Волку или льву дичь вроде нее на один зуб, но они и такой не побрезгуют.
Повернувшись к югу, Дени стала считать шаги и на счет восемь вышла к ручью. Живот ответил спазмами на пару глотков воды, но лучше уж судороги, чем жажда, а есть здесь нечего, кроме разве что муравьев. Желтые слишком мелкие, но в траве встречаются и красные, покрупнее.
— Это ведь море, — сказала Дени, ковыляя по берегу. — В море должны быть крабы и рыба. — Кнут похлопывал по бедру в такт шагам. Ручеек выведет ее к дому.
Во второй половине дня перед ней вырос куст с твердыми зелеными ягодами. С подозрением надкусив одну, Дени ощутила терпкий знакомый вкус.
— В кхаласаре они служили приправой для мяса. — Ободренная звучанием собственного голоса, Дени стала рвать ягоды обеими руками и запихивать в рот.
Весь остаток дня ее тошнило зеленой слизью. Если она останется здесь, то умрет — может быть, уже умирает. Заберет ли ее лошадиный бог дотракийцев в свой звездный кхаласар, чтобы она разъезжала по небу вместе с Дрого? В Вестеросе покойников дома Таргариенов предавали огню, но здесь костер сложить некому. Она станет добычей волков, воронья и червей. Драконий Камень как будто стал меньше, и над его вершиной поднимался дымок — Дрогон вернулся с охоты.
К восходу луны понос и рвота совсем ее измотали. Чем больше пьешь, тем сильнее позывы, чем больше из тебя выливается, тем больше хочется пить. В конце концов она сомкнула веки, не зная, достанет ли у нее силы открыть их вновь.
Ей приснился покойный брат — такой же, как перед смертью: с опаленными волосами и черным лицом, изборожденным струями жидкого золота.
— Ты же умер, — сказала Дени.
