Она положила руку себе на грудь и стала гладить, не сводя с него глаз.
– Ты бы знал, как сильно я хочу их к тому времени, как они открывают дверь.
«Перестань», – молча взмолился он.
– Они еще дверь не успевают за мной закрыть, а я уже тяну руки к их ремням. Сажусь к ним на колени на грязных холостяцких диванах и вытворяю такое…
Он начал качать головой, но она не умолкла.
– После родов тело меняется. Хочется чего-то нового. Так что я разрешаю им все. Я пробовала все, что только можно представить.
Она водила рукой, лаская себя, и все не останавливалась.
– Вот чем я занимаюсь, пока ты на работе. Не обзваниваю людей по объявлениям, пытаясь найти газонокосилку. Не стараюсь для тебя – всегда только для себя.
Он напрочь забыл о газонокосилке, забыл, как она рассказывала, что делала в тот день. Искала подержанную, потому что в прошлый раз он, пытаясь подстричь газон, стер руки до кровавых мозолей. Она ведь ему уже говорила.
– Нет, – продолжала Лори, – я звоню мужикам и договариваюсь о сексе. Вот чем я занимаюсь с тех самых пор, как родила ребенка и стала сидеть дома. Я же больше ничего не умею. Удивительно, как же мне раньше удавалось все скрывать. Какая жалость, что меня все-таки поймали.
Он закрыл лицо рукой.
– Прости. Прости.
– Как ты мог? – задушенно выдавила она, натягивая на себя всю простыню целиком, скручивая ее в руках, стаскивая с него, сминая. – Как ты мог?
Той ночью ему приснилась Шелби.
Во сне он бродил по залитому синеватым полумраком дому, а когда добрался до комнаты дочки, никакой комнаты там не оказалось, и он вдруг очутился на улице.
Двор, схваченный первыми заморозками, смотрелся так тоскливо, что его охватила внезапная грусть. Он вдруг ощутил, что оказался в самом одиноком месте на всем свете, и крошечный старый сарай посреди двора почему-то выглядел эпицентром этого одиночества.
Когда они только переехали, то едва не снесли его – все вокруг говорили, что надо бы, но они решили его оставить. Ласково прозвали «сарайчиком» – его покатая крыша и поблекшая красная краска казались им трогательными.
Но он был настолько мал, что туда не помещалось ничего, кроме пары граблей да ручной газонокосилки с разболтавшимся левым колесом.
Это было единственное, что осталось в их доме старого, осталось от тех времен, когда он тут еще не жил.
Днем он больше о нем и не вспоминал, не замечал – разве что иногда после дождя оттуда тянуло сыростью.
Но во сне сарай казался ему живым существом, жалким и заброшенным.
Ему вдруг пришло в голову, что газонокосилку в сарае еще можно починить, и тогда все станет хорошо, и никому не придется искать, где купить другую, и толстый ковер травы под ногами не будет таким докучливым, и все это одиночество пройдет.
Он положил руку на прохладную покосившуюся ручку сарая и потянул.
Вместо газонокосилки на полу лежал маленький черный мешок.
Тут он, как бывает во сне, подумал: «Должно быть, я оставил в нем опилки. Они, наверное, заплесневели, вот и пахнут теперь так сильно, что…»
Он потянулся, чтобы взять мешок; тот раскрылся и рассыпался прямо у него в руках.
Раздался глухой звук удара – на пол сарая упало что-то тяжелое.
Было слишком темно, чтобы разглядеть, что это такое скользнуло по его ногам, щекоча лодыжки.
Слишком темно, чтобы сказать точно, но он почувствовал воздушную мягкость волосенок дочери.
Проснувшись, он обнаружил, что уже сидит. В голове звучал шипящий голос: «Ну так что, заглянешь ты в сарай? Заглянешь?»
И тут он вспомнил, что сарая во дворе больше нет. Его снесли, когда Лори была беременна, потому что она жаловалась на головные боли и тошноту от запаха гнили.
На следующий день на передовице появилась серия статей, посвященных двум месяцам со дня исчезновения Шелби.
Там была фотография Лори под заголовком: «Что ей известно?» И его фотография, сделанная вчера: он выходил из полицейского участка, опустив голову. Подпись под ней гласила: «Новые вопросы без ответов».
Он не смог заставить себя все это прочесть и не поднял трубку, когда позвонила мать.
Весь день невозможно было сосредоточиться на работе из-за ощущения, что все на него смотрят.
Когда к его столу подошел босс, он буквально почувствовал, с какой осторожностью тот подбирает слова.
– Том, если хочешь уйти пораньше, – сказал тот, – ничего страшного.
Несколько раз он замечал, как секретарь смотрит на заставку у него на мониторе; там стояла фотография Лори и десятимесячной Шелби, наряженной на Хеллоуин черным паучком с плюшевыми паучьими ножками.
В три часа он все-таки ушел с работы.
Лори в доме не оказалось, но, стоя у кухонной раковины со стаканом воды, он увидел ее в окно.
Хотя на улице было едва семьдесят градусов[8], она лежала в шезлонге.
На ней был ярко-оранжевый купальник-бикини с золотыми кольцами на лямках и на бедрах, на голове – наушники.
Фиолетовый игрушечный домик, отодвинутый к самому забору, стоял, косо опираясь на ствол вяза.
Этого купальника он никогда раньше не видел, зато узнал солнечные очки, крупные, в белой оправе, – она купила их, когда ездила в Мексику с давней подругой, прямо перед тем, как забеременела.
Посреди гладкого живота блестело золотое колечко пирсинга.
Она улыбалась и подпевала музыке, которая играла у нее в голове.
Той ночью он никак не мог заставить себя лечь в постель. Несколько часов смотрел телевизор, ничего не видя. Выпил одно за другим четыре пива – впервые с тех пор, как ему было двадцать лет.
Постепенно пиво начало действовать, а затем и бенадрил[9], который он принял следом, и наконец его затянуло в постель.
В какой-то момент посреди ночи Лори рядом заворочалась; все ее тело резко дернулось. Словно случилось что-то важное.
– Кирстен, – пробормотала она.
– Что? – спросил он. – Что такое?
Она вдруг наполовину села на матрасе, опираясь на локти, и уставилась прямо перед собой.
– Ее дочку звали Кирстен, – сказала она тихо и неуверенно. – Я только что вспомнила. Как-то, когда мы разговаривали, она сказала, что назвала дочку Кирстен. Потому что ей нравилось, как это сочетается с фамилией Крузи.
Он почувствовал, как внутри что-то расслабилось и тут же напряглось снова. Что происходит?
– Ее фамилия – Крузи, первая буква – «к», – продолжала она, все больше оживая, говоря громче. – Не знаю, как точно это пишется, но первая буква – «к». Поверить не могу, что только сейчас вспомнила. Это было очень давно. Она сказала, что ей нравятся инициалы «К. К.». Потому что у нее тоже такие. Кэти Крузи. Так ее зовут.
Он смотрел на нее и ничего не говорил.
– Кэти Крузи, – повторила она. – Женщина из кофейни. Это ее имя.
Ему никак не удавалось ни открыть рот, ни даже шевельнуться.
– Ты позвонишь? – спросила Лори. – В полицию?
Но он не мог двинуться. Почему-то было страшно. Так страшно, что даже дышать не выходило.
Она посмотрела на него, помолчала, а потом потянулась к его тумбочке и сама взяла телефон.
Пока она говорила с полицией, рассказывала им, уже четко и твердо, что вспомнила, говорила, что приедет в участок, что выезжает через пять минут, он смотрел на нее, накрыв рукой сердце, которое билось с такой силой, что ребрам было больно.
– Мы полагаем, что нашли, где скрывается эта Крузи, – сказала детектив. – Наш наряд уже на пути к ней.
Он смотрел на полицейских, чувствуя, как тяжело дышит рядом с ним Лори. С того момента, как она позвонила в полицию, прошло меньше суток.
– Что это значит? – спросил он. Точнее, попытался спросить, но не смог выдавить ни слова.
У Кэти-Энн Крузи не было детей, но она всем вокруг говорила, что были. После затяжной борьбы с эмоциональными расстройствами и выкидыша она провела четырнадцать месяцев в больнице штата.
Последние восемь недель Кэти жила в сорока милях от них, на съемной квартире в Торринге, с маленькой белокурой девочкой, которую называла Кирстен.
После того как полиция распространила информацию о Кэти-Энн Крузи в системе оповещения, работница одной из кофеен в Торринге узнала на фото постоянную клиентку, которая всегда заказывала молоко для своих малышей.
– По ней ясно было, что деток своих она любит, – сказала женщина. – Всегда с такой радостью про них говорила.
Впервые снова увидев Шелби, он потерял дар речи.
Она была одета в кофточку, которой у нее раньше не было, и обувку не по размеру, и держала в руках коробочку сока, которую ей дал полицейский.
Пока он бежал к ней по коридору, Шелби следила за ним взглядом.
Было в ее лице что-то такое, чего он никогда раньше не видел, знал, что раньше этого не было, и моментально решил, что сделает все возможное, лишь бы оно исчезло.
Добьется этого, даже если ему понадобится вся жизнь.
На следующее утро, уже обзвонив всех по очереди, он зашел на кухню и увидел там Лори и Шелби. Дочка ела ломтики яблока, по своей всегдашней привычке согнув мизинчик.
