«Ты результат случайного секса?» – могли спросить ее (иногда те же люди). «Они что, не любят друг друга?» – могли вполне серьезно спросить другие. «Ну, если что-то пойдет не так, им будет легко разбежаться», – мог пошутить кто-то еще. «Они свингеры?» – этот вопрос кто-то задал бы в шутку, а кто-то – всерьез.
Но самым распространенным стало предположение, что она никогда не влюбится. «Наверное, ты никогда никого не встретишь, – полагали многие, – поскольку твои родители не научили тебя серьезно относиться к браку».
Но она все-таки нашла настоящую любовь. Его звали Трой. Ему было семнадцать. Ей было чуть больше семнадцати.
Представьте себе тинейджера по имени Трой. Совсем неплохо. Он чуть менее мускулистый, но это не важно. Трой выглядел так, как ему казалось. Трой выглядел в точности так, как ему казалось. Он не полюбил Диану, пока они не встретились. Потом он всегда любил ее. До того момента, с которого никогда ее не любил.
– Я всегда буду тебя любить, – иногда говорил он. Потом он вообще этого не говорил. Его даже не было рядом, чтобы сказать это.
Они всегда были вместе и всегда были влюблены – все восемь месяцев с тех пор, как познакомились, когда летом подрабатывали в кафе-мороженом «Белые пески». Потом начал формироваться Джош, еще не названный Джошем. Начинался он с разбросанных клеток. Клетки эти соединялись и начали размножаться в миллиарды и миллиарды других клеток, пока не превратились в одну гигантскую клетку.
К этим клеткам еще прибавились клетки Дианы, и они начали превращаться в глаза, ноги, почки, язык, крылья и жабры, разрастаясь, расширяясь и принимая форму Джоша. Люди сообщали Диане, как она изменилась внешне. Сама она не ощущала никакой разницы.
Потом однажды из Дианы вышел Джош. Она была девушкой и, наконец, превратилась в женщину. Ей было восемнадцать. Представьте себе восемнадцатилетнюю мать. Представьте себе семнадцатилетнего отца.
Трой не мог. Он больше не мог видеть себя. Он смотрел на Джоша, которого назвал в честь своего дяди, отставного десантника, смутно представлявшегося ему «крутым», и видел кривое зеркало. На него глядело личико, двигавшееся и гримасничавшее иначе, чем Трой. Это было его лицо, но оно выглядело и двигалось не так, как он.
Трой понятия не имел, что такое диссонанс. Или же не знал, что это такое, пока не испытал диссонанс на себе.
Трой уехал из Найт-Вэйла, когда Джошу исполнился год. Через месяц он прислал Диане письмо. В нем говорилось что-то о семье военных. В нем говорилось что-то о том, что они еще дети. В нем говорилось что-то об ошибках. В нем говорилось что-то о том, чтобы помнить друг друга. В нем говорилось что-то о том, что он никогда не забудет ее лицо.
Она не помнит, сказал ли он, что никогда не забудет ее лицо или ей никогда нельзя забывать своего лица. Все равно ничего не случилось.
Кто-то говорил ей, что знал, что она не сможет удержать мужчину. Кто-то говорил ей, что порядочные родители настояли бы, чтобы Трой на ней женился. Кто-то говорил ей, что она одевается не так, как надо. Кто-то говорил ей, что она слишком высокая. Почти все говорили ей, что теперь она никогда не выйдет замуж. Все это устраивало Диану. И до сих пор ее устраивает.
Почти все уточняли: мы хотели сказать, что теперь ты вообще никого не встретишь, не говоря уже о том, чтобы выйти замуж.
Джоша всегда интересовало, кто его отец. Он понимал, основываясь на рассказах своих друзей, что у многих детей двое родителей, и были периоды, когда становилось ясно, что у него одного из них не хватает. Он частенько задавал вопросы. Иногда вслух.
Иногда Диана слышала, что Трой – страховой аналитик. Иногда слышала, что он – флорист. Иногда она слышала, что Трой – полицейский. Кассир-контролер. Профессор. Музыкант. Комик. Однажды она услышала жуткие слухи, что он стал библиотекарем, однако она не могла себе представить, чтобы Трой превратился в самое зловещее чудовище, как бы плохо он с ней ни обошелся. Диана ломала голову: возможно ли вообще, чтобы человек стал библиотекарем?
И вот они с Джошем в кинотеатре, и здесь же Трой, которого не заметил Джош.
Полоса подсветки пола снова включилась. Трой, так и не посмотрев в ее сторону, показал большой палец кому-то невидимому, стоявшему в темном углу. В темноте блеснули его зубы. На Диану он не взглянул. Медленно вышел из зала, продолжая улыбаться и держать поднятым большой палец.
Она перевела взгляд на Джоша, рефлекторно прижав его к себе. Тот поежился и посмотрел на нее.
– Извини, – сказала она и убрала руку.
– Нет, все нормально, – ответил он, глядя не недоеденную шоколадку.
– Правда? – Она снова обняла его.
Они тихо ждали, пока начнется фильм.
Чуть позже Диана вернется в кинотеатр одна.
Джеки направила машину к библиотеке, но вскоре автомобиль сбился с пути. Или она сбила его с пути, что бы ни значил этот глагол. Исказила. Она исказила направление в сторону маминого дома.
Ей позвонила мама, а необходимость быть хорошей дочерью представляло собой такой же удобный предлог, как и любой другой. Что угодно, только не библиотека.
Она свернула в проезд Пустынных вязов, чье название не напоминало ни о чем реальном. Проехала мимо Антикварного пассажа. Антикварные вещи на витрине смотрелись особенно классно, когда боролись друг с другом и задорно хватали друг друга за хвосты. Однако Джеки всегда казалось необоснованным тратить деньги на антиквариат, к тому же она редко бывает дома, так какое ей дело до древностей?
Ее мать жила в районе Песчаного карьера, находившемся между новостройками «Пальмовый лист» и «Плачущий горняк». Этот район составляли коттеджи на одну семью. Небольшие лужайки по большей части были засыпаны щебенкой, поскольку обитателей заботил перерасход водных ресурсов, а задние дворы резко переходили в холмы, не пригодные для возделывания без упорного и длительного наращивания террас.
Дом ее матери походил на любой другой дом с розовой отделкой и зелеными фонариками. Или на любой другой дом с открывавшимися вручную деревянными гаражными дверьми, распавшимися на доски и щепки. Или любой дом с кустами розмарина, медленно вгрызавшимися во все остальные растения во дворе, и воротами, повисшими на ржавых петлях, и пышной зеленой лужайкой, приводившей в смущение озабоченных перерасходом воды соседей. Ее дом можно было легко спутать с любым другим домом, по случайности ничем от него не отличавшимся.
Поглядев на дом, Джеки ощутила беспокойство, которое она не могла выразить связным жестом или бессвязными словами. В этом доме было что-то ей незнакомое. Сердце билось у нее в груди – там, где оно обычно бьется. Она вышла из машины и подумала о том, чем могла бы сейчас заняться. Например, она могла бы ехать по пустыне в «мерседесе», находившемся в ее ломбарде, сама не зная куда (или нет: взглянув на руку, она бы точно знала, куда ехать, так ведь?), опустив верх, с иссушенными жарким воздухом и пылью волосами, делая вид, что все неудобства езды с опущенным верхом представляют собой достоинства, поскольку такая езда обычно считалась удовольствием. Или наконец-таки позволить себе прекрасный комплексный обед (с набором вин и прилагающимися противоядиями) в самом модном ресторане Найт-Вэйла под названием «Турникет». Или стоять ночью без движения среди дюн, пока вокруг нее не опустятся огни и она почувствует, как ее подхватывают холодные руки инопланетян и уносят для исследования в далекое потайное место, откуда не возвращаются. Она подумала о том, как весело бы ей было, вот только она никогда ничего такого не делала, и если честно (а иногда она бывала честной), то и не хотела делать. Что она обожала – так это обыденность. Обыденность была ее жизнью.
Если подумать, ее жизнь вообще не менялась, но она об этом никогда не думала, разве только теперь, когда видела в своей руке листок бумаги. Все эти раздумья наводили на нее ужас.
Мать ждала ее у открытой двери.
– О, Джеки, как я рада, что ты приехала.
Вслед за ней Джеки прошла в дом. Внутри он казался стерильным, словно в нем никто не жил. Кое-кто содержит жилище в таком идеальном порядке, что там вообще нет никаких признаков жизни.
– По-моему, ты хотела мне что-то сказать, – начала Джеки. – Я приехала тебя послушать.
– Ты всегда переходила сразу к сути. Даже в детстве.
Мать провела Джеки на кухню, где царил такой же идеальный порядок, как и в гостиной. Джеки засомневалась: бывала ли она вообще когда-то в этом доме. Конечно, она, очевидно, здесь выросла. Если только ее мама не переехала, как только достаточно постарела для переезда. Но тогда бы она об этом услышала, возможно, даже помогала бы переезжать и, вероятно, оказала бы помощь при выборе места. К тому же в девятнадцать лет она не могла уехать из дома слишком давно. Но здесь ей все было незнакомо. Она оглядела кухню, стараясь догадаться, в каком ящике лежит столовое серебро (самое верное свидетельство знакомства с кухней), но без малейшего успеха.
