– Вы были правы, комиссар, что-то с ним было не так, – процедил сквозь зубы Корицкий. – Ничего удивительного, что те дети были такими мрачными.
– И что, неужели родители ничего не знали?
– Обычно родители ничего и не знают.
Перед самым рассветом дом поставил на уши отчаянный визг одной из девочек. Девятилетку нашли привязанной к стулу на чердаке, в тесной комнатенке за фальшивой стеной из фанеры. Глаза ее были безумны от ужаса, и она кричала не переставая. Докторам пришлось дать ей снотворное.
Брумика, как только тот думал, что надо бы ее допросить, начинала бить дрожь.
А ведь допросить требовалось не только ее. Возможно, «профессор» брал на чердак всех детей из квартиры, которую те с ним делили.
– Надо сжечь останки, – Стшельбицкий быстрее прочих пришел в себя. – Такие сволочи, как он, слишком сильно касаются той стороны. Он может и вернуться. Нужно сжечь тело, прах экзорцировать и пустить по ветру. Или зарыть в серебряной запечатанной шкатулке. Я не шучу.
– Сперва вы его осмотрите.
– Я не дам моим мурашикам эту падаль! И не хочу его на своем столе! А тому, кто его убил, поставлю выпивку. Вот так-то.
– Мы полиция, господин палач! – накинулся на него Брумик. – Ловим тех, кто убивает! Даже если они убивают такую падаль!
– Порой стоит прикрыть глаза. Что, я неправ, а, сержант?
– Это не первый труп в доме, мастер. А тот, кто уже убил дважды, станет это делать со все большей легкостью. Разумеется, профессоришку я бы и сам прикончил. Но кто станет следующим? Старуха с котами?
Палач лишь сплюнул и вышел.
– Везунчик он, – поглядел ему вслед Корицкий. – А нам, господин подкомиссар, придется допрашивать живых. И просто не будет.
И не было. Дети отвечали неохотно, но еще хуже было с родителями. Простые люди, прибывшие в Краков искать лучшей доли, работавшие с утра до ночи, они неохотно признавали, что могли что-то и не заметить. Начинали уже уговаривать себя, что не все дети могли пасть жертвой учителя-извращенца, что он наверняка лишь начал с дочки тех, Наборовских. Один из мужчин проворчал, что, может, это и вообще ее вина. И тогда Корицкому впервые пришлось вытаскивать разъяренного Брумика в коридор, чтобы тот не избил свидетеля.
Он взял шею господина подкомиссара в нельсон и прижал к стене.
– Пусти! – кричал Брумик. – Все, пусти меня, ладно!
– Пущу, когда вы охолонете. Это простые люди, господин подкомиссар. Они и думают по-простому. Порой по-глупому. Но они ничего не сделали.
– А стоило бы! Стоило им что-то сделать, дьявол их дери! Мы должны были что-то сделать!
Когда пришел вечер, они все еще пребывали в неизвестности.
– Всех этих детишек должен бы осмотреть доктор, – шепнул Брумик, совершенно не обращая внимания на то, что его – теоретически – подчиненные снова проигнорировали прямой приказ, отданный, как только Брумик стал начальником, и все еще держат на работе алкоголь. – Налейте-ка и мне, мастер.
Стшельбицкий приподнял мохнатую бровь, но от комментариев воздержался. Поставил на стол еще один стакан, наполнил.
– Он осмотрит, – уверил Корицкий. – Даже если мне придется его туда силой тащить. А родителей – с помощью ствола убеждать, чтобы помогли нам.
Выпили за это.
– Мы неверно на все смотрели, господа, – отозвался сержант после третьего круга. – Как обычные полицейские, мы искали обычные мотивы. Какие-то шулера, какие-то кокотки. На хрен все это.
– Какие-то гномы, – добавил палач.
– И гномов тоже на хрен. Хотя о том и речь, что именно гномов надо было держаться. То есть вещей необычных. Теперь-то мы уже в курсе, что ни шулера, ни обиженные отцы не трогали ни Радзишевского, ни профессоришку. И что у них общего?
– Что они преступники! – догадался палач.
– Вот только Радзишевский с точки зрения права был почти чист, – добавил Брумик сам себе. Понял, что был бестактен, и быстро наполнил стаканы по новой. – Если он и нарушал какой-то закон, то только моральный.
Стшельбицкий фыркнул презрительно:
– Нет полиции на моральный закон! Разве что попы!
– Полиции нет, – медленно повторил Корицкий. – Но все же… Всегда есть кто-то, кто полагает себя святым – и поучает других, верно? Доносит, следит…
– Вывешивает поучения! – догадался Брумик. – Боже милостивый, та бабища?
– Ничего другого мне в голову не приходит, – пожал плечами Корицкий. – Навестим ее утром. Втроем.
* * *
– Снова у вас украли объявление о том, что следует вытирать ноги, – проинформировал мадемуазель Крысю Брумик, когда недовольный господин Павловский впустил их в квартиру.
– Вот поймаю я их! – пообещала хозяйка. – Чтобы полиция тех воров нашла, я, небось, не дождусь! А вы чего сегодня втроем? Думаете, этот верзила кривомордый найдет что-то, чего вы не отыскали?
– Я тоже очень рад с вами познакомиться, – Стшельбицкий криво ухмыльнулся. – Припадаю к ножкам, целую ручки. И всякое такое, вы же в курсе, госпожа.
– Хам, – подвела она черту.
– Но вежливый! – подмигнул он ей. – Настоящий мужчина. Вам бы такой пригодился.
– В собственном доме меня оскорбляют! – воскликнула она, упершись в бедра кулаками. – К счастью, нет такого закона, который приказывал бы мне ту комедию выслушивать. Пошли отсюда все! Вон!
– Идем уже, идем, – успокаивающе поднял ладонь Корицкий. – Мы сюда не вас дразнить пришли – только хотели представить нового соседа.
– Соседа? – глянула она грозно. – Хотите мне этого вот хама сюда засунуть на постой? У меня теснота! Нет места!
– У вас-то – нет. Но этажом ниже стоит пустая квартира, а нашему работнику жить негде. И поэтому разместится он пока что там. А к вам мы заглянули, так скажем, по пути и по делу. Поскольку мы сегодня к пану Павловскому.
– Ко мне? – удивился Павловский, выглядывая из-за «Часу Краковськего», за которым он привычно прятался.
– Видите ли, надо нам закрыть одно дельце…
– Что, повидло? Господа, да я ведь целую баночку им купил! За собственные деньги! Даже мадемуазель Крыся мне уже простила!
– Увы, пришлось нам вписать то происшествие в рапорт, – развел руками Корицкий. – Ну и шеф нам приказал – для порядка – еще раз вас допросить, чтобы в бумагах все было путем.
– Да вы не переживайте, – утешил явно оторопевшего мужчину Брумик. – Это простая формальность. Зададим несколько вопросов, запишем показания, вы их подмахнете – и назад, домой.
– Простая формальность, – бормотал он, надевая ботинки. – Это лишь так говорится: «простая формальность». А человек-то потом исчезает.
Но не исчез. Живой и здоровый он вернулся в квартиру, где сразу же помчался на кухню, чтобы поговорить с мадемуазель Крысей.
– Не повесили вас? – кивнула та, явно разочарованная. – Да уж, времена! При покойнике-то императоре вы бы так легко не отделались!
– Да что вы такое говорите, мадемуазель Крыся! Ведь даже при Франце-Иосифе не вешали за ложку повидла!
– Может, не вешали, а может, и вешали. В армии бы вас расстреляли. Но раз уж вы живы, на мою беду, то прочь с моей кухни, не мешайте честной женщине работать. Не ваше нынче дежурство.
– Так я ведь к вам, собственно! С новостями!
Она встрепенулась. Если с новостями – другое дело. Даже придвинула ему стул, чтобы присел за стол.
– Они меня про то повидло расспрашивали, – начал Павловский. – Словно я кого убил, ей-богу! Но если правду говорить, то я от них побольше узнал, чем они от меня. Потому что они немного и между собой говорили, пока меня пугали. «Вот интересно, каково вам с новым соседом-то будет? – все тот небритый насмехался. – Да со мной рядом шулер тот ваш – ангел чистый!» Я, мадемуазель Крыся, удивился: как, мол, так? Он ведь, новый, – полиции человек. А они на то оба как рассмеются, у меня аж холод по спине пошел, Господом Богом клянусь! Не то предчувствие, не то прострелило меня там, потому что как заболело после в спине, я и подняться не сразу сумел!
– Вам бы только сидеть! Вы и месяц тому рассказывали, чтоб от уборки отговориться, что люмбаго у вас.
