Первая колонна остановилась, и, когда задние подтянулись и вышли ущельем из Каменоломной долины, в глубине серой чащобы разбили лагерь. Конунг призвал воевод на совет. Эомер хотел было выслать дозорных, но старый вождь Ган покачал головой.
– Не посылай своих коневодов, не надо, – сказал он. – В дурной темноте видно мало, лешаки уже все увидели. Скоро придут и мне расскажут.
Воеводы явились; потом, откуда ни возьмись, вынырнули Пукколы, точь-в-точь похожие на старого Гана: они, один за другим, говорили с ним на чудном, гортанном наречии. Ган выслушал их и обратился к конунгу:
– Лешаки рассказали. Говорят: позади опасно, стерегись! За час ходу, за Дином, – он указал на запад, на черневший маяк, – стоят чужелюды, большое войско. А впереди никого нет, пустая дорога до каменного вала. Там опять много. Горгуны ломают новый каменный вал огненным громом и железными черными дубинками. Не боятся и кругом не смотрят. Думают, заняли все-все дороги! – И у старого Гана заклокотало в горле: верно, он так смеялся.
– Добрые вести! – сказал Эомер. – Это просвет во мраке. Порой лиходея своя же злоба слепит. Напустили темень – будь она неладна! – и помогли нам укрыться. Теперь громят Гондор, чтоб не оставить камня на камне, – и сокрушили преграду, которой я больше всего опасался. Нас бы надолго задержали у дальней крепи. А теперь мы ее с ходу одолеем, дотуда бы добраться!
– И еще раз спасибо тебе, Ган-бури-Ган, лесной человек, – молвил Теоден. – Спасибо на доброй вести и на доброй службе. Доброй вам охоты!
– Вы знай убивать горгуны! Бейте орколюды! Слова не надо лесному народу! – отвечал Ган. – Прогоните ярким железом дурную, вонючую темноту!
– Затем и явились мы в здешние края, – сказал конунг. – Поглядим завтра, чья возьмет.
Ган-бури-Ган присел и коснулся земли шишковатым лбом в знак прощания. Потом, встав на ноги, он вдруг насторожился, будто что-то унюхал. Глаза его сверкнули.
– Свежий ветер задувает! – крикнул он, и все дикари вмиг исчезли во мгле, как нелепое наваждение. Только барабаны опять глухо зарокотали на востоке, теперь, однако, ристанийцам и в голову не приходило опасаться брюханов-лешаков.
– Дальше обойдемся без провожатых, – сказал Эльфхельм, – в мирное время наши здесь ездили. Я, к примеру, ездил не раз и не два. Сейчас вот выедем на дорогу, она свернет к югу, и семь, не больше, лиг останется до пеленнорской крепи. Обочины дороги травянистые: тут, бывало, вестники Гондора мчались во весь опор. И мы проедем быстро, без лишнего шума.
– Нас ждет жестокая сеча, и надо собраться с силами, – сказал Эомер. – Давайте-ка отдохнем здесь и тронемся ночью; у крепи будем к рассвету, ежели рассветет, а нет – ударим на врага по знаку государя, потемки не помеха.
Конунг одобрил его совет, и воеводы разошлись. Но Эльфхельм вскоре возвратился.
– Мы разведали окрестности, государь, – сказал он. – Кругом и правда ни души, нашли у дороги двух убитых всадников вместе с конями.
– Вот как? – сказал Эомер. – Ну и что же?
– Видишь ли, государь, убитые-то эти – посланцы Гондора. Один из них вроде бы Хиргон – в руке Багряная Стрела, а головы нету. И вот еще что: убили их, по всему судя, когда они скакали на запад. Должно быть, увидели, что враги уже осадили крепь, и повернули коней. Было это два дня назад: кони небось свежие, с подстав, как у них водится. Доехать до города и вернуться они бы не успели.
– Нет, никак бы не успели! – сказал Теоден. – Значит, Денэтор про нас ничего не знает и вряд ли нас ждет.
– Хоть поздно, да годно, и лучше поздно, чем никогда, – молвил Эомер. – Может быть, на этот раз старинные присловья окажутся вернее верного.
Глубокой ночью ристанийское войско в молчанье двигалось по обочинам дороги, огибавшей подножия Миндоллуина. Далеко впереди, на краю темного небосклона, багровело зарево, и черными громадами выступали из сумрака утесистые склоны великой горы. До Пеленнора было уже недалеко, и близился предрассветный час. Конунг ехал в первой колонне, окруженный своей дружиной. За ними следовал эоред Эльфхельма, но Мерри заметил, что Дернхельм старается незаметно пробраться в темноте поближе к передовым, и наконец они примкнули к страже Теодена. Конники приостановились, Мерри услышал негромкие голоса. Воротились дозорные: они доскакали почти до самой стены.
– Везде пылает огонь, государь, – доложил один из них конунгу. – И город горит, и Пажити; войско, похоже, огромное. Но почти всех увели к стенам, на приступ. А какие остались здесь, рушат крепь и по сторонам не смотрят.
– Ты помнишь, что сказал тот лешак, государь? – спросил другой ратник. – Меня зовут Видфара, в мирные дни я жил на равнине и тоже чутьем не обделен, привык чуять ветер. А ветер меняется: повеяло с юга, чуть-чуть припахивает морем. Словом, утро сулит рассвет, и, когда мы минуем крепь, чадная темень рассеется!
– Если правдива твоя весть, Видфара, то да сбережет тебя судьба нынче и на многие годы! – сказал Теоден. Он обратился к ближним дружинникам и молвил так звучно, что его услышали воины первого эореда: – Конники Ристании, сыны Эорла, настает роковой час! Перед вами море огня и вражеское войско, а дома ваши остались далеко позади. Но хоть и суждено вам сражаться в чужом краю, добытая в бою слава будет вашей вовеки. Исполните клятву верности государю и родине, исполните обет нерушимой дружбы!
Ратники ударили копьями о щиты.
– Эомер, сын мой! Ты поведешь первый эоред следом за дружиной и хоругвью конунга, – сказал Теоден. – Эльфхельм, за крепью отойдешь направо, а ты, Гримблад, – налево. Остальные полки пусть держатся за этими тремя согласно боевому разуменью. Громите скопища врага. Больше пока ничего не придумаешь: мы ведь не знаем, что творится на Пажитях. Вперед, и да сгинет мрак!
И конники помчались вскачь: Видфара хоть и обещал рассвет, но покамест было темным-темно. Мерри сидел позади Дернхельма, уцепившись за него левой рукой, а правой пытаясь проверить, легко ли ходит меч в ножнах. Теперь-то он понимал, до чего был прав старый конунг, когда говорил ему: «Что тебе делать в таком бою, сударь мой Мериадок?» «Разве что мешать всаднику, – подумал он, – и как-нибудь усидеть верхом, а то ведь стопчут – не заметят!»
Проскакать оставалось всего-навсего лигу, и проскакали ее, по разумению Мерри, чересчур уж быстро. Послышались дикие вопли, лязг оружия, и снова все стихло. Орков на стене и правда было немного: застали их врасплох и мигом перебили. Перед развалинами северных ворот Раммас-Экора конунг остановил коня. Первый эоред подтянулся. Мерри с Дернхельмом подъехали еще ближе к конунгу, хотя их полк отошел далеко вправо. Слева, на востоке, конники Гримблада стали у широкого пролома в стене.
Мерри выглянул из-за спины Дернхельма. Миль за десять от них бушевал пожар в стенах Минас-Тирита, и огромным огневым серпом отрезали город от Пажитей пылающие рвы. Равнину покрывала душная мгла – ни просвета, ни ветерка.
Молчаливая рать Мустангрима выдвинулась за крепь – медленно и неодолимо, как проникает прилив сквозь рассевшуюся плотину, будто бы столь надежную. Но Черный Предводитель безоглядно сокрушал твердыню Гондора, и тревожные вести с тыла еще не дошли до него.
Конунг повел свою рать на восток, в обход огненных рвов и вражеских войск. Обошли удачно и скрытно, однако же Теоден медлил. Наконец он снова остановился. Город стал виден вблизи. Тянуло гарью и трупным смрадом. Лошади фыркали и прядали ушами. Но конунг недвижно сидел на своем Белогриве и взирал на гибнущий Минас-Тирит; казалось, он был охвачен смятеньем и ужасом – и дряхло понурился под бременем лет. Мучительный страх и сомнения точно передались Мерри. Сердце его стеснилось. Время как будто замерло. Они запоздали, а поздно – хуже, чем никогда! Вот-вот Теоден попятится, склонив седую голову, повернет коня, поведет войско прятаться в горах.
Внезапно Мерри почуял: что-то переменилось. Ветер дунул ему в лицо! И забрезжил рассвет. Далеко-далеко на юге посерели, заклубились, раздвинулись тучи: за ними вставало утро. Но тут полыхнуло так, будто молния вырвалась из-под земли и расколола город. Слепящая вспышка на миг озарила черно-белую крепость, серебряным клинком в высоте сверкнула башня. Потом темень сомкнулась и земля вздрогнула от тяжкого сокрушительного грохота.
Но, заслышав его, согбенный конунг вдруг распрямился и снова стал высоким, статным всадником. Он поднялся в стременах и ясным, неслыханно звонким голосом воскликнул:
Оружие к бою, конники Теодена!
Вперед, в лютую сечу, в свирепый огонь!
Копья наперевес и под удар щиты!
Мечами добудем день, на клинках принесем рассвет!
На бой, на смертный бой, на битву за Гондор!
Затем он выхватил большой рог у знаменосца Гутлафа и протрубил так зычно, что рог раскололся надвое. Отозвались рога во всем ристанийском войске, будто гром прокатился по равнине и загрохотал в горах.
