Потом наступает долгая пауза, и я вспоминаю, как разозлился однажды на Несбита, а Габриэль встал тогда между нами. В руке у меня был Фэйрборн, и Габриэль сказал Несбиту, чтобы он уходил. Не помню, где это было. В каком-то замке. Еще до того, как Габриэль получил обратно свой дар. И раньше, чем я научился справляться со своим собственным. В волосах у меня засохла кровь, налипли какие-то ошметки. Габриэль наклонился тогда ко мне и коснулся моих волос.
Арран говорит:
– Мы принесли тебе новости от Анна-Лизы.
Я почти забыл о ней. Я жду, а сам смотрю на деревья и наблюдаю, как они шевелятся на ветру, как впитывают тепло солнца.
– Она выходит замуж.
Я перевожу взгляд на Аррана, чтобы проверить, не шутит ли он.
– Его зовут Бен. Он фейн.
Интересно, как давно она с ним познакомилась. Хотя я даже не знаю, сколько времени я уже здесь. Сколько времени прошло с тех пор, как не стало Габриэля. Я гляжу на свои руки и думаю о том, какими они кажутся старыми. А вот Арран нисколько не постарел.
– Он американец. Они познакомились в Нью-Йорке. Анна-Лиза переехала туда сразу после того, как отбыла срок в тюрьме. Она просидела в тюрьме год. – Арран умолкает. Я знаю, ему интересно, что я об этом думаю, но мне все равно, меня это не касается. Он продолжает: – Анна-Лиза сообщила, что они поженятся в сентябре. На свадьбу мы не поедем: это церемония для фейнов, ведьмы не приглашены.
Я снова смотрю на деревья, на ручей и вспоминаю, как давным-давно лежал на выступе скалы, поджидая, когда она пройдет из школы, и как мечтал жениться на ней и прожить с ней до конца своих дней. Я уже тогда знал, что это невозможно, но такие мысли приносили мне радость, и я думал и думал о том, как мы будем жить в тихом и спокойном месте, похожем на это, на берегу красивой реки, и как будем счастливы всю оставшуюся жизнь. А теперь она живет в Нью-Йорке и выходит замуж за фейна.
Я говорю Аррану:
– Я бывал в Нью-Йорке. С Габриэлем. Мы пешком шли на вокзал. – И я вспоминаю, как Габриэль затащил меня в какой-то переулок, прижал там к стене и целовал. А потом мы сидели в вокзальном кафе, он рассказывал мне о своей семье, а я потрошил сахарные пакетики – я тогда нервничал, сильно нервничал из-за встречи с Леджер, и Габриэль знал это, и теперь мне кажется, что если я посижу тихо, то снова почувствую его пальцы на своей руке.
Арран вытаскивает из кармана джинсов клочок бумаги.
– Анна-Лиза прислала мне это письмо, в котором сообщает о своей свадьбе и еще кое о чем.
Я смотрю на Аррана и говорю:
– Я был в Нью-Йорке с Габриэлем. Мы там садились на поезд.
– Да, Натан, я знаю, но мне надо сказать тебе еще кое-что. – Арран придвигается ко мне, и я понимаю, что он хочет взять меня за руку или что-то вроде, но с места не двигаюсь. Только говорю:
– По-моему, вам пора. Скоро стемнеет.
– Натан. Я еще не все рассказал тебе об Анна-Лизе.
– Вам пора. Скоро стемнеет. Вы ходите медленно. Заблудитесь в темноте.
– Она родила ребенка. Сына.
– Уходите.
– Его отец ты.
– Арран, пожалуйста.
– Его имя Эдж.
Я трясу головой. Эдж – фамилия моего отца, а еще это название скалы, где мы встречались с Анна-Лизой.
Арран продолжает:
– Пока она сидела в тюрьме, ей не позволяли его видеть, но теперь она забрала его к себе. Она говорит, что обязательно расскажет сыну о его отце. Она хочет, чтобы он знал о тебе.
И я понимаю, что это правда, а еще что для него было бы гораздо лучше никогда не слышать обо мне. Хотя я на его месте обязательно захотел бы узнать, кто мой отец.
Я говорю:
– Пусть расскажет. Пусть расскажет обо всех тех, кого я убил и кому сделал больно. Пусть расскажет о тех, кто умер по моей вине. Только пусть не забудет сказать, что это по ее вине умер его дед. Что это из-за нее мне пришлось убить его. Пусть в точности опишет ему все, что мне пришлось из-за нее сделать.
Арран кивает, и мы еще какое-то время сидим рядом, а потом он говорит:
– Через полгода мы придем снова. Я скучаю по тебе, Натан. Всегда скучал.
И он все-таки обнимает меня, а я не сопротивляюсь. Я не хочу думать об Анна-Лизе и о том, что с ней связано, но я хочу вспоминать то время в Нью-Йорке, вокзал и пальцы Габриэля, ласково гладящие меня по руке. Я вспоминаю, как он был нежен, а когда открываю глаза, уже темнеет, и Арран с Адель ушли. Я иду по их следу. До дороги далеко, но я скоро их нагоняю. Они идут медленно, держась за руки, а я держусь поодаль, чтобы они меня не заметили, и так провожаю их до тех пор, пока не убеждаюсь, что они не заблудились.
Арран и Адель навещают меня дважды в год. Весной и осенью. Были уже шесть раз. Приносят мне подарки: еду, одежду, карандаши и бумагу для рисования. А еще новости о том, как работает новый Объединенный Совет, сколько в нем уже Черных, какие возникают проблемы и как они решаются. Рассказывают мне о сыне. Анна-Лиза пишет Аррану и присылает фото, которые он показывает мне. Мой сын, Эдж, сильно похож на меня, мне кажется, – те же черные волосы, смуглая кожа, только глаза не такие беспросветные. На фото он всегда улыбается, вид у него счастливый. И я почему-то понимаю, что, повстречай он меня, его улыбка погасла бы. Я вспоминаю Маркуса и как я хотел его увидеть, когда был маленьким, а потом думаю о том, как съел его сердце и о прочих ужасах, которые мне пришлось сотворить. Не хочу, чтобы мой сын когда-нибудь испытал такое.
Мне приятно видеть Аррана и Адель – и разговариваю я с ними вроде бы нормально. Арран говорит, что мне уже гораздо лучше, но я этого не чувствую. Каждый день мне страшно не хватает Габриэля. Но я помню его слова о том, что должен пользоваться своим даром. Так я и делаю, и дар действительно приносит мне облегчение. Я часто превращаюсь. Как-то раз я целых два месяца был бродячей собакой, и мне стало даже почти хорошо. Но теперь я становлюсь зверем всего на день, не больше. Чтобы поохотиться и поесть. И все равно каждый день без Габриэля – мука. А еще я вспоминаю слова Леджер. О том, что в земле все ответы. Я знаю, что это правда. Знаю, что могу коснуться Сущности, которая есть в земле и во мне. Я знаю теперь, что мне делать, но время еще не пришло.
Через пару недель после Аррана у меня появляется еще гостья. Хотя вообще-то приходит она совсем не ко мне, просто заявляется сюда и начинает строить тут свою чертову хижину. Я сразу понимаю, что она задумала, когда вижу, как она валит в лесу огромные деревья и перетаскивает их сюда на здоровенной лошади, на которой приехала. Коняга ей под стать, для нее только такая и годится.
Я наблюдаю за ней издали, а сам гадаю, знает она, что я на нее смотрю, или нет. Хотя можно не сомневаться: наверняка она почуяла меня с первой секунды. Походка у нее все та же: легкая, как у танцовщицы, несмотря на ее габариты.
За месяц она отстраивает почти всю хижину. Маленькую – но куда ей больше? – одной-то… И так – пара комнат, наверное. Каждое утро она готовит на улице завтрак. Притащила с собой гору всяких банок и пакетов, но, думаю, когда своими руками строишь дом, забот и так хватает, тут не до охоты и не до рыбной ловли.
Я еще не говорил с ней, даже не подходил близко. Пожалуй, отнесу ей завтра пару кроликов.
Есть луг волшебный, что лежит вне круга
Понятий наших о добре и зле.
Ищи его! Там встретим мы друг друга.
Мы встретиться не можем на земле.
Когда обняли душу травы луга,
Мир так наполнен, что слова пусты.
Язык, идеи, фраза та: «друг друга» —
Смысл потеряли. Нет ни «я», ни «ты».
Джалаледдин Руми[1]
У меня никогда не было детей. Я никогда их не хотела, и Натан не мой сын, но за него я чувствую ответственность. И всегда буду чувствовать, возможно, даже больше, чем если бы он был моим сыном. Я всегда останусь его наставницей и учительницей. Я увидела его совсем близко сразу, как только перебралась сюда из Лондона, сдав там все дела новому главе Совета. А до этого мы не встречались три года. Он изменился. Стал старше, но возраст лишь добавил ему отстраненности и дикости. До сих пор помню, каким он был щуплым парнишкой в нашу первую с ним встречу. Правда, глаза у него все те же: темные и чужие.
В свой первый приход сюда он принес двух кроликов. Подошел и протянул их мне с таким видом, как будто хотел просто показать, а не подарить, а я сказала, что вареными от них больше толку. Тогда он разжал ладонь, кролики упали на землю, а он развел костер и сел перед недостроенной хижиной свежевать тушки. Потом приготовил рагу из крольчатины с теми овощами, какие у меня были – луком и морковкой, – сам принес из леса дикий чеснок и тимьян. Получилось вкусно. Вспоминаю хлеб, который он пек, еще когда я держала его в клетке, – у него и это хорошо получалось.
Работая, он закатал рукава. Я почти забыла, какие у него жуткие шрамы. Ужасные шрамы и уродливые черные татуировки. Пока рагу тушилось, он смотрел, как я работаю, потом мы поели, и он ушел. Так и не сказав ни слова.
Это было весной прошлого года. Сейчас конец лета. Хижина закончена, в ней есть плита и кровать. Каждый месяц я езжу за провизией, и однажды Натан попросил меня привезти ему карандаши и бумагу. Сказал, что Арран привозил, но те уже все вышли. Он рисовал меня, мою хижину и цыплят, рисовал каждый день, прямо как будто отчет о моей здешней жизни делал. Он попросил меня сохранить его рисунки, и я сначала подумала, что надо просто держать их под крышей, подальше от дождя, но потом поняла, что он имеет в виду другое. Он сказал:
