Дэни чувствовала, как он страдает. Раны оказались куда серьезнее, чем говорил ей сир Джорах.
– А где целители? – спросила она. В кхаласаре они были двух разновидностей: бесплодные женщины и рабы-евнухи. Знахарки применяли мази и заклинания, евнухи действовали огнем, ножом и иглой. – Почему они не приглядели за кхалом?
– Кхал отослал безволосых прочь, кхалиси, – ответил ей старый Кохолло. Дэни заметила, что кровный сам получил рану: глубокий порез зиял в его левом плече.
– Среди всадников много раненых, – проговорил кхал Дрого. – Пусть они первыми получат лечение. Эта стрела всего лишь комариный укус, а маленький порез превратится в новый шрам, которым я буду хвастать перед своим сыном.
Срезанная кожа открывала мышцы груди. Струйка крови стекала из раны, оставленной стрелой, пронзившей руку.
– Кхалу Дрого не положено ждать, – объявила Дэни. – Чхого, разыщи евнухов и немедленно доставь сюда.
– Серебряная госпожа, – раздался из-за ее спины женский голос. – Я могу залечить раны Великого Наездника.
Дэни повернула голову. Говорила одна из рабынь, которых она забрала себе: тяжелая плосконосая женщина, поблагодарившая ее.
– Кхал не нуждается в помощи жен, чьи мужья спят с овцами, – рявкнул Квото. – Агго, отрежь ей язык.
Агго ухватил ее за волосы и приложил нож к горлу.
Дэни подняла руку:
– Нет, она моя. Пусть говорит.
Агго посмотрел на Квото и опустил нож.
– Я не хочу вам зла, свирепые наездники. – Женщина хорошо говорила по-дотракийски. Легкое одеяние ее некогда сшили из тончайшей шерсти, украсив богатой вышивкой, но теперь, разодранное, оно было покрыто грязью и кровью. Женщина прижимала оторванный верх к своим тяжелым грудям. – Я умею исцелять.
– Кто ты? – спросила ее Дэни.
– Меня зовут Мирри Маз Дуур. Я божья жена из этого храма.
– Мэйга, – пробормотал Хагго, крутя в пальцах аракх. Он мрачно озирался. Дэни вспомнила это слово из жуткой истории, которую ей однажды ночью возле костра рассказала Чхики. Мэйгами звали женщин, развлекавшихся с демонами и предававшихся самому черному волшебству; злых, преступных и бездушных тварей, в темноте ночи нападавших на людей, высасывая жизнь и силу из их тел.
– Нет, я целительница, – проговорила Мирри Маз Дуур.
– Целительница овец, – фыркнул Квото. – Кровь моей крови, прошу тебя, убей эту мэйгу и подожди безволосых.
Дэни не обратила внимания на выпад кровного. Старая и такая домашняя с виду, толстуха не казалась ей мэйгой.
– Где ты научилась целительному искусству, Мирри Маз Дуур?
– Моя мать была здесь прежде божьей женой; она научила меня всем песням и заклинаниям, угодным Великому Пастырю, научила делать священные курения и мази из листа, корня и ягоды. А когда я была еще молодой и красивой, то сходила с караваном в Ашай, чтобы поучиться у их магов. В этом краю собираются корабли из многих земель, и я жила там, осваивая способы исцеления, знакомые дальним народам. Лунная певица из Джогос Нхая обучала меня родовспомогательным песням, женщина из вашего конного народа научила меня волшебству травы, зерна и коня, мэйстер из Закатных земель вскрыл передо мной тело и объяснил мне все тайны, скрывающиеся под кожей.
Сир Джорах Мормонт переспросил:
– Мэйстер?
– Он назвал себя Марвином, – ответила женщина на общем языке. – А прибыл из-за моря. Из Семи земель, сказал он, Закатных земель. Там, где люди выкованы из железа, а правят ими драконы. Он научил меня их речи.
– Мэйстер в Ашае? – удивился сир Джорах. – Скажи мне, божья жена, что носил этот Марвин на шее?
– Цепь столь тугую, что она могла вот-вот задушить его, железный господин. Звенья ее были выкованы из многих металлов.
Рыцарь поглядел на Дэни.
– Только человек, обученный в Цитадели Староместа, имеет право носить подобную цепь, – сказал он, – такие люди многое знают об искусстве исцеления.
– Почему ты хочешь помочь моему кхалу?
– Нас учат тому, что все люди – единое стадо, – ответила Мирри Маз Дуур. – Великий Пастырь послал меня на землю лечить его ягнят, где бы они ни жили.
Квото больно ударил ее.
– Мы не овцы, мэйга.
– Прекрати, – гневно сказала Дэни. – Она моя. Я не хочу ей вреда.
Кхал Дрого буркнул:
– Эта стрела должна выйти из моего тела, Квото.
– Да, Великий Наездник, – наклонила голову Мирри Маз Дуур, ощупывая синяк на лице. – А вашу грудь следует омыть и зашить, чтобы рана не воспалилась.
– Делай тогда, – приказал кхал Дрого.
– Великий Наездник, – сказала женщина, – инструменты мои и мази находятся внутри дома бога – там целительная сила сильнее.
– Я отнесу тебя, кровь моей крови, – предложил Кхаго.
Кхал Дрого отмахнулся.
– Я не нуждаюсь в помощи мужчины, – сказал он голосом гордым и жестким, поднимаясь без всякой помощи. Свежая кровь хлынула из раны, оставленной на груди ударом аракха. Дэни торопливо придвинулась к Дрого.
– Я не мужчина, – прошептала она, – поэтому ты можешь опереться на меня.
Дрого опустил тяжелую ладонь на ее плечо. Приняв на себя часть его веса, она направилась к огромному храму, построенному из сырцового кирпича. За ними следовали трое кровных всадников. Дэни приказала сиру Джораху и воинам своего кхаса охранять вход и приглядеть, чтобы здание не подожгли, пока они находятся в нем.
Миновав несколько прихожих, они вступили в высокий центральный зал под куполом. Неяркий свет сочился из укрытых над головой окон. Несколько факелов дымили на стенах. Земляной пол прикрывали разбросанные овечьи шкуры.
– Сюда, – указала Мирри Маз Дуур на массивный алтарь. Каменные с синими прожилками бока его покрывали резные изображения пастухов со стадами. Кхал Дрого лег. Женщина бросила горстку сушеных листьев на жаровню, и палата наполнилась благоуханным дымом. – Лучше, если вы будете ждать снаружи, – сказала она.
– Мы кровь его крови, – проговорил Кохолло. – И мы ждем здесь.
Квото шагнул к Мирри Маз Дуур.
– Знахарка, жена овечьего бога. Знай – повредишь кхалу, встретишь ту же участь. – Он извлек свой нож и показал ей клинок.
– Она не сделает ничего плохого. – Дэни чувствовала, что может довериться этой простой плосконосой старухе, которую она – в конце концов – вырвала из жестких рук насильников.
– Если вы должны остаться, тогда помогите мне, – сказала знахарка кровным. – Великий Наездник слишком силен для меня. Держите его, пока я буду извлекать стрелу из его плоти.
Мирри Маз Дуур опустила руку, позволив платью открыть ее грудь, и принялась копаться в резном сундуке, извлекая из него флаконы, шкатулки, ножи и иголки. Подготовившись, она отломила зазубренный наконечник и вытащила древко, распевая что-то на певучем языке лхазарян. А потом вскипятила на жаровне вино и облила им рану. Кхал Дрого ругался, но не пошевелился. Покрыв рану, оставленную стрелой, пластырем из влажных листьев, она занялась разрезом на груди, намазав его бледно-зеленой пастой, прежде чем вернуть полоску кожи на место. Лишь сомкнув зубы, кхал сумел подавить крик. Достав серебряную иголку и катушку шелковых ниток, божья жена начала сшивать плоть. Покончив с этим делом, она провела по шву красной мазью и, покрыв его листьями, обвязала грудь кхала куском овечьей шкуры.
– А теперь вы будете произносить молитвы, которым я научу вас, а овечья шкура пусть остается на месте. Вас будет лихорадить, кожа будет чесаться, а когда исцеление совершится, останется огромный шрам.
Кхал Дрого сел, зазвенев колокольчиками.
– Я пою о моих шрамах, ягнячья женщина. – Кхал согнул руку и нахмурился.
– Не пейте ни вина, ни макового молока, – предостерегла она. – Вам будет больно, но тело ваше должно быть сильным, чтобы одолеть ядовитых духов.
– Я кхал, – сказал Дрого. – Я плюю на боль и пью что хочу. Кохолло, принеси мой жилет. – Старик одел Кхала.
