– Спичек? Да, где-то были. – Она принялась рыться в сумочке, очень большой и очень коричневой. – Вот, нашла.
Зебедия Т. Кроукрастл извлек бутылочку сиреневого ментола и перелил его в пластиковую чашку.
– Метиловый? – удивилась Вирджиния Бут. – Зебби, никогда не думала о тебе, как о любителе метилового спирта.
– А я и не... – сказал Кроукрастл. – Паршивая штука. Гноит кишки и убивает вкусовые сосочки. Но в это время суток проблематично найти другую горючую жидкость.
Он зажег спичку и поднес ее к поверхности жидкости, по которой тут же побежало дерганое пламя. Потом съел спичку, сполоснул горло горящим спиртом и изрыгнул сноп пламени, да так, что загорелась газета, случайно попавшая в сектор обстрела.
– Красти, – сказала Вирджиния Бут, – так и убиться недолго.
Зебедия Т. Кроукрастл ухмыльнулся.
– Я ведь не пью его, – сказал он. – Только булькаю и выплевываю.
– Играешь с огнем.
– Только так я понимаю, что еще жив, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл.
– О, Зеб! Я волнуюсь. Я так волнуюсь. Как думаешь, какой вкус у жар-птицы?
– Богаче перепела, сочнее индейки, жирнее устрицы и тоньше утки, – сказал Зебедия Т. Кроукрастл. Попробовав раз, его не забудешь.
– Мы едем в Египет, – сказала она. – Я никогда не была в Египте. – И вдруг добавила невпопад: – А где ты будешь спать?
Он закашлялся, и кашель сотряс все его ветхое тело.
– Староват я стал для ночевок в подъездах и по канавам, – сказал он. – Но и у меня есть своя гордость.
– Что ж, – сказала она, – можешь спать у меня на диване.
– Не то чтобы я не был тебе благодарен за предложение, – ответил он. – Но на вокзале у меня есть собственная скамья.
Он оттолкнулся от стены и величественно уковылял прочь.
На автовокзале у него действительно была личная, именная скамья. Он пожертвовал ее вокзалу давным-давно, когда был на коне, и на небольшой латунной табличке, прикрепленной к спинке, было выгравировано его имя. Зебедия Т. Кроукрастл не всегда был беден. Иногда деньги ему приваливали, но потом всякий раз возникали трудности с их удержанием. Став богатым, он замечал, что общество не слишком благосклонно смотрит на состоятельных людей, которые обедают в бомжиных джунглях у железной дороги и якшаются с алкашами в парке, потому он старался избавиться от богатства как можно быстрее. Разумеется, то тут, то там оставались какие-то крохи, о которых он забывал напрочь, но когда-нибудь, когда он забудет, что быть богатым – это неудобно, он вновь отправится на поиски удачи и непременно ее найдет.
Он не брился уже неделю, и в щетине стала проглядывать белоснежная седина.
И вот подошло воскресенье, когда эпикурейцы отправились в Египет. Их было пятеро, и Холлиберри БезПера Маккой махала им ручкой с балкона аэропорта. Аэропорт был маленький, там еще можно было помахать рукой на прощание.
– Пока, папа! – крикнула Холлиберри БезПера Маккой. Огастес ДваПера Маккой помахал ей в ответ и пошел по асфальту к маленькому винтовому самолету, с которого начиналось их путешествие.
– У меня такое чувство, – сказал Огастес ДваПера Маккой, – словно я помню, хотя и смутно, очень похожий день. В этом воспоминании я совсем маленький, и тоже машу рукой. Наверное, тогда я видел отца в последний раз, и сейчас меня вновь охватило то самое ощущение приближающегося конца. – В последний раз он посмотрел через все поле на маленькую дочь, и она вновь помахала ему.
– Тогда ты махал не менее энергично, – согласился Зебедия Т. Кроукрастл, – но у нее, кажется, получается чуточку лучше.
Он был прав. Так и было.
Сначала был маленький самолет, потом – большой, снова – маленький, дирижабль, гондола, поезд, монгольфьер и арендованный джип.
Их джип тарахтел на весь Каир. Они проехали старый рынок и свернули на третью по счету улочку (если бы поехали дальше, уперлись бы в сточную канаву, некогда бывшую арыком). Мустафа Строхайм собственной персоной сидел перед домом в древнем плетеном кресле. Столы и столики его кофейни тоже стояли на улице, которая и так не была особенно широкой.
– Добро пожаловать, друзья, в мою кахву. – сказал Мустафа Строхайм. – Кахва – это кафе, кофейня по-египетски. Хотите чаю? Или сыграть в домино?
– Хотим, чтобы нам показали наши комнаты, – сказал Джеки Ньюхаус.
– Я не хочу, – заявил Зебедия Т. Кроукрастл. – Буду спать на улице. Тут тепло, и крыльцо вроде удобное.
– Мне кофе, если можно, – попросил Огастес ДваПера Маккой.
– Сию минуту.
– Вода у вас есть? – поинтересовался профессор Мандалай.
– Чей это голос? – удивился Мустафа Строхайм. – А, это ты, маленький серый человечек. Я поначалу подумал, что ты – чья-то тень.
– Мне, пожалуйста, шай соккар боста, – сказали Вирджиния Бут, имея в виду стакан горячего чая с кусочком сахара на блюдце. – И я бы сыграла в нарды. В Каире вряд ли найдется человек, который обыграет меня, если только я вспомню правила.
* * *
Огастесу ДваПера Маккою показали его комнату. Профессору Мандалаю показали его комнату. Джеки Ньюхаусу показали его комнату. Времени это заняло немного; в конце концов, комната была одна на троих. Вирджинии досталась другая комната, в глубине дома, а в третьей жил Мустафа со своей семьей.
– Что ты там пишешь? – спросил Джеки Ньюхаус.
– Все, что относится к Эпикурейскому клубу, – ответил профессор Мандалай. Маленькой черной ручкой он делал записи в большой книге в кожаном переплете. – Я задокументировал наше путешествие и все, что мы ели по дороге. Когда мы будем есть жар-птицу, я запишу все впечатления: все оттенки вкуса и консистенции, все запахи и соки.
– Кроукрастл рассказал, как он будет готовить жар-птицу? – спросил Джеки Ньюхаус.
– Да, – отозвался Огастес ДваПера Маккой. – Сказал, что выльет пиво из банки, чтобы там осталась ровно треть. Потом набьет банку пряностями и травами. Птицу он водрузит на банку, вроде как нафарширует ее, и поставит на угли. Говорит, так положено. Традиция.
– А не слишком ли новомодно? – шмыгнул носом Джеки Ньюхаус.
– Кроукрастл утверждает, что это и есть традиционный способ приготовления жар-птицы, – повторил Огастес.
– Именно так, утверждаю, – подтвердил Кроукрастл, поднимаясь по ступеням. Дом-то был небольшой, и стены не слишком толстые. – Пиво впервые появилось в Египте, и вот уже больше пяти тысяч лет приготовление жар-птицы не обходится без него.
– Да, но пивную банку изобрели относительно недавно, – возразил профессор Мандалай, когда Зебедия Т. Кроукрастл вошел в комнату. Кроукрастл держал в руках чашку турецкого кофе, черного как смоль, и бурлившего, как расплавленный битум.
– Кофе не слишком горячий? – спросил Огастес ДваПера Маккой.
Кроукрастл пригубил кофе, отпив примерно половину.
– Не-а, – сказал он. – Не слишком. А пивная банка на самом деле не так и нова. Раньше мы делали их из медной амальгамы и олова, иногда добавляли капельку серебра, иногда обходились без него. Зависело от кузнеца и еще от того, что было под рукой. Главное, чтобы температуру держала. Я смотрю, вы мне не очень-то верите. Джентльмены, поймите: нет никаких сомнений, что древние египтяне умели делать пивные банки – иначе в чем бы они держали пиво?
С улицы доносился многоголосый гвалт. Вирджиния Бут уговорила местных сыграть в нарды на деньги, и теперь раздевала их до нитки. В нардах она была настоящей акулой.
За кофейней Мустафы Строхайма располагался небольшой двор с полуразвалившейся жаровней, состоявшей из кирпичного очага, прогоревшей металлической решетки и старого деревянного столика. Весь следующий день Кроукрастл провел за ремонтом и чисткой жаровни. Он также смазал решетку маслом.
– Судя по ее виду, огня там не разводили лет сорок, – сказала Вирджиния Бут. С ней уже никто не хотел играть, но зато коричневая сумочка раздулась от замусоленных пиастров.
