Я сидела, глядя на свои руки, лежащие на коленях, сжатые в кулаки.
– Глаза были закрыты. Ресничек еще не было, но глазки были слегка раскосыми. Я сказала, что ее глазки похожи на твои, но мне ответили, что у всех младенцев такие глаза. Десять пальчиков на руках и столько же на ногах. Ногтей еще не было. Но сквозь нежную кожу просвечивали суставы пальцев, коленные суставы, локтевые косточки…
Я вспомнила свое пребывание в больнице и то, как мать Хильдегард и мадам Бонэр шепотом переговаривались о том, что надо позвать священника, чтобы он по просьбе матери Хильдегард провел специальное богослужение. Я вспомнила выражение лица мадам Бонэр, после того как она осмотрела меня. Видно, она посчитала, что я отправлюсь вслед за младенцем, потому что заговорила с матерью Хильдегард совсем тихо. Возможно, они шептались о том, что придется отслужить не одну, а две панихиды.
«И из праха ты не воскреснешь».
Но я воскресла из мертвых. Власть Джейми надо мной и моим телом оказалась достаточно сильной, чтобы вырвать меня из небытия, и Раймон знал об этом. Я знала, что только Джейми мог вернуть меня к жизни. Вот почему я бежала от него, гнала его прочь. Я не хотела возвращаться в этот мир, не хотела вновь познать любовь, а вместе с ней и страдания. Но было уже поздно. Я знала это, хотя и пыталась удержать эту серую пелену. Цепляясь за нее, я лишь способствовала ее разрушению; это было подобно попытке удержать в руке частичку облака, тающего в холодной мгле. Я чувствовала приближение света. Он время от времени озарял меня и согревал своими лучами.
Джейми поднялся и стоял рядом. Его тень упала мне на колени. Несомненно, это означало, что пелена разорвана: тень не может существовать без света.
– Клэр, – прошептал он, – позволь мне утешить тебя.
– Утешить? А каким образом? Ты можешь вернуть мне моего ребенка?
Он опустился передо мной на колени, но я не подняла головы. Я сидела, устремив взгляд на свои руки, бессильно опущенные на колени. Почувствовала, как он протянул руку, но не посмел коснуться меня, отвел ее в сторону, потом снова протянул.
– Нет, – сказал он чуть слышно. – Нет, не могу. Но… с Божьей помощью… я мог бы подарить тебе другого.
Его ладонь легла на мои руки, и я ощутила ее тепло. Я ощущала также обуревавшие его горе, и гнев, и страх. И мужество, которое помогало ему говорить. Я тоже собрала все свое мужество, взяла его за руку и подняла голову навстречу солнцу.
* * *Мы сидели на скамейке, тесно прижавшись друг к другу и взявшись за руки, неподвижные и молчаливые. Казалось, прошла целая вечность, а холодный ветер все продолжал шептаться с листьями винограда у нас над головой, осыпая каплями дождя.
– Ты замерзла, – прошептал Джейми и накинул мне на плечи полу своего плаща, делясь со мной теплом своего тела.
Я прижалась к нему, больше дрожа от этой близости, чем от холода.
Положила руку ему на грудь, трепеща от мысли, что прикосновение к нему обожжет меня, и мы еще долго сидели так, прислушиваясь к шепоту виноградных листьев.
– Джейми, – нежно прошептала я. – О Джейми, где ты так долго был?
Он обнял меня, но ответил не сразу.
– Я думал, что ты умерла, mo duinne, – сказал он так тихо, что я едва расслышала. – Я видел тебя там, неподвижно лежащей на земле. Боже! Ты была белая как мел, а твои юбки насквозь промокли от крови. Я хотел сразу же броситься к тебе, но меня схватил патруль.
Он судорожно сглотнул. Я почувствовала, как по всему его телу прошла дрожь.
– Я вырывался, даже дрался с ними, но они оказались сильнее. Меня увезли в Бастилию и заперли в камере… Я думал, что ты умерла, Клэр, и что виной тому – я.
Дрожь снова стала сотрясать его, и я поняла, что он плачет, хотя и не видела лица. Сколько времени он просидел в Бастилии, совершенно один?
– Все в порядке, – сказала я, крепче прижимая руку к его груди, как бы желая успокоить его неистово бьющееся сердце. – Джейми, успокойся. Ты ни в чем не виноват.
– Я пытался разбить голову о стену – только ради того, чтобы избавиться от мыслей, снедавших меня, – продолжал он почти шепотом. – Тогда они связали меня по рукам и ногам. А на следующий день Роган пришел ко мне и сказал, что ты не умерла, но, по-видимому, долго не проживешь.
Какое-то время он молчал, но я чувствовала, что его терзает боль, острая, как осколки льда.
– Клэр, – наконец прошептал он, – прости меня.
«Прости меня» – были последние слова, обращенные ко мне и начертанные на листе бумаги перед тем, как мир развалился на куски. Но теперь я относилась к этим словам иначе.
– Я знаю, Джейми, я все знаю. Фергюс мне рассказал.
Он глубоко, прерывисто вздохнул.
– Ну ладно… – произнес он и умолк.
Я положила руку ему на бедро. Штаны для верховой езды были грубы на ощупь.
– Они сказали тебе, когда отпускали, почему тебя освободили?
Я старалась говорить спокойно, но мне это не удавалось. Бедро его напряглось под моей рукой, но голос звучал твердо.
– Нет. Разве только то, что это доставляет удовольствие его величеству.
Слово «удовольствие» было произнесено с еле сдерживаемой яростью, из чего следовало, что он и сам догадывался о причине своего освобождения, независимо от того, сообщили ему об этом или нет.
Я закусила нижнюю губу, стараясь сосредоточиться и решить, как лучше рассказать ему обо всем.
– Мне рассказала об этом мать Хильдегард. После того как меня освободили, я сразу же поехал в «Обитель ангелов» и отыскал мать Хильдегард. Она передала мне твое письмо. И все рассказала.
– Да, я ездила, встречалась с королем.
– Я знаю.
Он стиснул мою руку, и по его прерывистому дыханию я поняла, что он с трудом сдерживает гнев.
– Но, Джейми… когда я поехала…
– Боже! – сказал он и, отстранившись, впился в меня взглядом. – Да знаешь ли ты, Клэр, что я…
Он закрыл глаза и глубоко вздохнул.
– Всю дорогу, пока я ехал в Орвиэто, эта картина стояла у меня перед глазами. Я видел его руки на твоем белом теле, его губы у тебя на шее, а его… его член… нацеленный тебе между бедер… и как потом этот мерзкий обрубок вынырнул из тебя… О боже, Клэр! Сидя в тюрьме, я думал, что ты умерла, а когда ехал в Испанию, я молил Бога, чтобы так и было!
Костяшки его пальцев, сжимавшие мне руку, побелели, и я почувствовала, как хрустнули мои пальцы. Я вырвала руку:
– Джейми, послушай!
– Нет, я не хочу слушать…
– Да послушай же, черт тебя побери!
Этого эмоционального восклицания оказалось достаточно, чтобы заставить Джейми на миг замолчать. Я сразу же начала рассказывать об аудиенции у короля, о его спальных покоях, о людях в капюшонах, о схватке между колдунами и о смерти графа Сен-Жермена.
Постепенно, по мере того как я рассказывала, его багрово-красное лицо обретало нормальный цвет, ярость сменялась сначала недоумением, а в конце – радостным удивлением.
– Господи Иисусе, – наконец вымолвил он.
– Теперь ты понимаешь, что у тебя на уме были сплошные глупости? – Я была необычайно взволнована, но старалась говорить спокойно. – Итак, граф мертв. А коль скоро он мертв…
Он кивнул, улыбаясь:
– Все в порядке. Наше дело выгорело.
Я почувствовала огромное облегчение.
– Слава богу. Ты хочешь сказать, что лекарства хорошо подействовали на Мурту?
– Вовсе нет. Я хочу сказать, что они хорошо подействовали на меня.
Освободившись от страха и гнева, я почувствовала себя обновленной. Запах омытого дождем винограда был терпок и сладок, а благословенное тепло тела Джейми согревало меня, пока он рассказывал мне о пиратстве на море.
– Некоторые люди словно рождены для моря, англичаночка, – говорил он. – Но боюсь, я к таковым не отношусь.
– Я знаю. Тебя укачивало?
– Ужасно, – уверял он меня.
Возле Орвиэто штормило, и через час стало ясно, что Джейми не сможет выполнить отведенную ему роль в задуманной операции.
– Я ни на что не был способен, только лежал в гамаке и стонал. Вот тогда-то я и решил, что мне тоже следует заболеть оспой.
Он и Мурта быстро поменялись ролями, и через двадцать четыре часа капитан «Саламандры», к своему ужасу, обнаружил на борту оспу.
Джейми энергично почесал шею, как будто бы снова почувствовал выступившие на ней волдыри.
– Когда они обнаружили у меня «оспу», первым их побуждением было выбросить меня за борт, и надо сказать, что в тот момент я был бы этому только рад. Ты когда-нибудь страдала морской болезнью, англичаночка?
– Слава богу, нет, – содрогнулась я при мысли об этом. – А что Мурта? Надеюсь, он остановил их?
– О да. Он ужасно свирепый, наш Мурта. Он спал на полу у порога двери, держа руку на эфесе кинжала. И так было всю дорогу до Бильбао.
Оказавшись перед выбором: плыть в Гавр и лишиться всего груза или вернуться в Испанию и там продать вино, капитан предпочел второе.
– Однако он не сразу согласился на эту сделку, – продолжал Джейми, почесывая руку. – Целых полдня он донимал меня, писающего кровью и погибающего от рвоты. Но все же сделка состоялась. Вино и больной оспой были доставлены в Бильбао. И хотя моча у меня все еще оставалась красной, я быстро шел на поправку. Мы продали вино перекупщику там, в Бильбао. И я немедленно послал Мурту в Париж – вернуть долг месье Дюверни, а затем… я тоже вернулся.
