— Во славу Вечного Синего неба! — громко крикнул Есугей и высоко поднял окровавленную руку с зажатым в ней вырванным кадыком татарина. Тело Темуджина-Уге повалилось на траву.
— Слава Тенгри! Слава Есусу! — подхватили крик вождя монголы и кераиты.
Отбросив кадык, Есугей вытер руку о гриву стоящего поодаль коня, легко вскочил в седло и, обращаясь к реющему над головой девятихвостому тугу, торжественно произнес:
— Клянусь, если у меня родится сын, я назову его в честь этого дерзкого и отважного воина Темуджином!
Глава четвертая
Метаморфозы
Видение обрывается так же внезапно, как и началось. Я осознаю себя, оглядываюсь и понимаю, что сижу в купе на нижней полке. Поезд движется неспешно, за окном светло. Там проплывают многоэтажки московских пригородов.
Сколько же прошло времени? Час? Два часа? Нет, вряд ли. Состав еще не покинул пределов столицы. Смотрю на часы — ничего себе! Мое до жути реалистичное видение, вместившее в себя целый день, здесь, в настоящем, длилось всего несколько секунд!
Замечаю, что руки мои дрожат. Это от испуга. Я действительно сошел с ума. У меня видения.
Хватаю бутылку «Жигулевского», сдираю крышечку и жадно, залпом, пью. Струйки пива стекают по подбородку. В ушах возникает легкий звон, руки перестают дрожать. Ложусь и бездумно смотрю в окно на пролетающие столбы и извивающиеся провода.
Я полон уверенности, что в моей жизни произошло что-то очень важное, но вот что?
Незаметно для себя задремываю и открываю глаза от осторожного стука в дверь. Включаю свет, поднимаюсь. В зеркале на двери вижу свое отражение — взлохмаченные волосы, заспанные глаза. Никаких признаков душевного расстройства. Все в порядке. Это все жара.
На пороге стоит проводница. Как ее? Алина, кажется.
— Приветики. Спишь? — она входит в купе и задвигает за собой дверь. — Чайку? Или…
И чуть подавшись вперед, она жестом фокусника извлекает из-за обшлага форменной железнодорожной курточки пузатую бутылку бренди «Слънчев бряг» и два стакана.
— Я сменилась как раз, Вальке сказала, что к родственнице в третий вагон пошла, — шепчет Алина, глядя мне прямо в глаза.
Я молча рассматриваю ее лицо. Она не такая взрослая, как мне показалось в первый раз. Лет двадцать пять, не больше. Когда улыбается, на щеках появляются ямочки.
— Так и будем стоять?
Я сконфужено улыбаюсь, делаю неловкий жест — прошу, мол.
— Закуска есть? — и, не дожидаясь ответа, Алина ловко потрошит пакет со снедью. — Пирожки, прянички… А ты хозяйственный!
— Есть-то охота, — бурчу я, опускаясь на свою полку. Алина уже свинчивает крышечку с бутылки. По купе расплывается тяжелый коньячный запах.
Я начинаю соображать: «Надо гнать ее отсюда. У меня же есть Надя, да и вообще — в поезде, с проводницей… А может, ничего не будет? Ну, выпьем сейчас, поговорим…»
— Невеста есть?
Я заглядываю ей в глаза и понимаю, что все будет.
— Катя? Лена? Оля?
— Надя.
— Ох, прости меня Надя! — весело заливается Алина и подталкивает ко мне стакан с бренди.
Она налила по-женски, «на три пальца».
— Давай, Артем батькович, выпьем за знакомство.
Мы чокаемся. Я пью, стараясь уместить все в один глоток — тогда не так противно. «Слынчев бряг» прокатывается по пищеводу и в желудке словно зажигается маленькое солнышко. Торопливо закусываю пирожком, смахиваю слезы с ресниц. Крепкая штуковина это болгарское бренди!
Алина пьет мелкими глоточками, смакуя вкус. Чувствуется, что она знает толк в подобных удовольствиях. Не спеша, со знанием дела закусив, подмигивает мне.
— Ну что, не ожил?
— Получше.
— Куришь?
— Иногда, — я зачем-то пожимаю плечами, словно извиняясь.
Это правда — я действительно могу покурить за компанию, под пивко или винцо. Но зависимости от никотина у меня нет.
— Угощайся, — Алина достает пачку «Золотого руна» и протягивает мне сигареты.
Закуриваем. Ароматный дым стелется по купе.
— Замороженный ты какой-то, — с упреком говорит Алина. — Давай-ка еще по одной!
Я наблюдаю, как она снова быстро и точно разливает бренди и думаю: «А какого черта? Чего я сижу, как поп на именинах? Симпатичная девка, сама пришла, принесла выпить… За ней, небось, мужики табунами бегают. Надя — не стенка, подвинется. Кроме того, она ведь ничего не узнает. Интересно, кем я выгляжу в глазах этой Алины? Туповатым пацаном, наверное. Нет, надо быть мужчиной!»
Я решительно отбираю у Алины бутылку, наливаю себе полстакана. Кстати вспоминаю одно из любимых застольных высказываний дяди Гоши: «Если стакан наполовину полон, значит, душа еще наполовину пуста», озвучиваю его.
Алина хохочет.
— Вот это по-нашему!
Все! Напряжение исчезает, словно его и не было. Мы болтаем, смеемся, как старые знакомые. Алина рассказывает забавные истории из своей кочевой железнодорожной жизни, я травлю анекдоты. С этой женщиной мне неожиданно хорошо и просто. Из этого открытия я делаю далеко идущие выводы и спрашиваю:
— Ты замужем?
— Даже не думай!
— Ты очень красивая, когда смеешься.
— Ну, так не давай мне заскучать, — неожиданно серьезно заявляет Алина и начинает расстегивать пуговицы на рубашке.
Становится душно. Я лезу коленом на стол, открываю окно. В купе врывается свежий ночной ветер.
— Смотри!
Ловлю себя на мысли, что уставился в окно, будто боюсь обернуться и увидеть то, что происходит в полуметре от меня.
— Смотри же! — смеется Алина..
Ее рубашка летит мне в голову. Машинально ловлю и чувствую запах духов и чего-то еще, сводящего с ума.
Алина веселится и играет со мной. Забирается на полки — левой ногой на левую, правой на правую, руками за верхние полки — голая грудь подрагивает, живот втянут, узкая юбка задралась.
— Ну же!
Страх, смущение, чувство вины и все остальные чувства сметает сокрушительной волной страсти. Я кладу ладони на ее ноги, провожу вверх, по гладким загорелым бедрам, подхватываю натянувшуюся ткань синей юбки и решительно задираю еще выше. Теперь я держу ее за талию. Мои ладони спрятаны под скомкавшейся юбкой и это единственный предмет одежды, который есть сейчас на Алине.
— Ты всегда ходишь без белья?
Алина наклоняется и прекращает мои глупые вопросы долгим поцелуем.
Утро. Я лежу и смотрю на обтянутое серым кожзаменителем днище верхней полки. Воспоминания не вызывают во мне никаких приятных эмоций. Скорее, наоборот — хочется принять душ и забыть все случившееся, как сон. Вдобавок после бренди и сигарет я чувствую похмелье.
