Конан остановил коня и спешился.
Валерий положил королеву на мраморные плиты и упал рядом с ней — силы оставили его. Толпа хотела приблизиться. Конан с проклятием отогнал ее и склонился над королевой.
— Клянусь Кромом, это Тарамис, А кто же та?
— Дьяволица, принявшая ее облик, — прохрипел Валерий.
Конан выругался и, сорвав с ближайшего воина плащ, накрыл им обнаженное тело королевы. Она открыла глаза и с изумлением посмотрела на покрытое шрамами лицо киммерийца.
— Конан! — ее нежные руки обхватили богатырское плечо. — Или я сплю? Ведь она сказала, что ты убит!
— Убит, да неудачно, — широко улыбнулся Конан. — Ты не спишь, Ваше величество! Там, у реки, я разгромил Констанция в пух и прах. Они бежали, трусливые собаки, но до стен не дошел ни один — я приказал не брать пленных, кроме самого Констанция. Стража захлопнула ворота у нас перед носом, но мы вышибли их тараном. Своих волков, не считая этой полусотни, я оставил за воротами. Не могу поручиться, что они будут вежливо вести себя в городе.
— О Иштар! Какой ужасный сон! — вздохнула королева. — Несчастный мой народ! Конан, ты должен помочь нам — отныне ты и капитан гвардии, и самый главные советник!
Конан засмеялся и отрицательно покрутил головой. Он встал и помог подняться королеве, потом кивнул кауранцам, чтобы они спешились и ждали распоряжений своей повелительницы.
— Не стоит, Ваше величество — капитаном я уже был. Отныне я вождь зуагиров и поведу их на Тауран, как обещал. Вот из Валерия получится добрый капитан, а мне надоела жизнь среди мраморных стен. Но сейчас я должен оставить тебя и закончить свои дела — в городе еще полно живых шемитов!
Сказав это, Конан жестом приказал подать ему коня, вскочил в седло и помчался, увлекая за собой своих лучников.
Тарамис, опираясь на плечо Валерия, обернулась ко дворцу и ликующая толпа расступилась, образовав коридор до самых дверей. Валерий услышал, как нежная ладонь коснулась его правой руки, онемевшей от тяжести меча, и не успел он опомниться, как оказался в объятиях Игвы. Наступило время мира и покоя.
Увы, не всем суждены мир и покой — некоторые для того и приходят на свет, чтобы неустанно сражаться и нет у них иной дороги…
… Всходило солнце. По древнему караванному пути от стен Хаурана до самой реки растянулись всадники в белых одеждах. Во главе кавалькады ехал Конан-киммериец на огромном белом жеребце. Неподалеку от него торчал из земли обрубок деревянного бруса. По соседству возвышался массивный деревянный крест. На нем висел человек, прибитый по рукам и ногам железными гвоздями.
— Семь месяцев назад, Констанций, ты стоял здесь, а я висел на кресте, — заметил Конан.
Констанций не ответил, только облизнул помертвевшие губы. Глаза его были полны болью и страхом.
— Пытать, конечно, ты горазд, а вот терпеть… — продолжал спокойно Конан. — Я висел точно так же, но выжил — хвала счастливому случаю и варварскому здоровью. Где вам, цивилизованным людям, равняться с нами. Вы умеете только мучить, но не переносить муки. Да, слабо вы за жизнь боритесь! Солнце не успеет зайти, как ты умрешь. Я оставлю тебя, Сокол Пустыни, в обществе других здешних птичек, — он показал на стервятников, кружащихся в небе над головой распятого.
Констанций закричал от ужаса.
Конан тряхнул поводьями и жеребец послушно направился к реке, горевшей серебром в лучах утренней зари. Следом за своим вождем тронулись белые всадники. Жалость незнакома людям пустыни — на Констанция они взирали вполне равнодушно. Копыта коней отбивали в пыли ритм похоронного марша распятому, а крылья голодных стервятников рассекали воздух все ниже и ниже…
