им, – но не знают. Они не посмеют опустошить монастырь бога, одного из своих, чтобы не обнаружить перед людьми раскол в своих рядах, – по крайней мере, пока не будут вполне уверены. А уверены они не были, вот они и начали расследование. Это означает, что у нас еще есть время.
Они кивнули.
– Некоему брамину, отказавшемуся от мира в поисках своей души, случилось проходить мимо, и – увы, печальное событие, – он умер здесь подлинной смертью. Тело его было сожжено, прах развеян над рекой, что впадает в океан. Вот как все было… Ну а странствующие монахи Просветленного как раз гостили здесь в это время. А вскоре отправились дальше. Кто знает, куда лежал их путь…
Так постарался принять как можно более вертикальное положение.
– Божественный Яма, – сказал он, – это, конечно, сгодится – на неделю, месяц, может быть, даже больше, но история эта пойдет прахом, как только первый из присутствующих в монастыре попадет в Палаты Кармы, подвергнется суду ее Хозяев. И как раз в подобных обстоятельствах кто-то из них может очень скоро попасть туда. Что тогда?
Яма аккуратно скручивал сигарету.
– Нужно все устроить так, чтобы моя версия стала реальностью.
– Как это может быть? Когда человеческий мозг подвергается кармическому проигрыванию, все записанное в нем, все события, свидетелем которых был он в своем последнем жизненном цикле, предстают читающему механизму его судьи столь же внятными, как и записи на свитке.
– Да, это так, – признал Яма. – А ты, Так от Архивов, никогда не слышал о палимпсестах? О свитках, которые были использованы, потом подчищены, стерты – и использованы заново?
– Конечно, слышал, но ведь разум – это не свиток.
– Неужели? – усмехнулся Яма. – Хорошо, но эту метафору употребил ты, а не я. Ну а все же, что такое истина? Истина – дело твоих рук.
Он закурил.
– Эти монахи присутствовали при странном и страшном событии, – продолжал он. – Они видели, как я принял свой Облик и обрел Атрибут. Они видели, как то же самое сделал и Мара – здесь, в этом монастыре, где мы вдохнули новую жизнь в принцип ахимсы. Они, конечно, знают, что боги способны совершать подобные поступки, не отягчая своей кармы, но шок был тем не менее силен, а впечатление живо. А ведь еще предстоит и окончательное сожжение. К моменту этого сожжения та легенда, которую я только что вам изложил, должна стать в их умах истиной.
– Как? – спросила Ратри.
– Этой же ночью, сей же час, – сказал Яма, – пока образ события пламенеет внутри их сознания, а мысли их в смятении, будет выкована и водружена на место новая истина… Сэм, ты отдыхал достаточно долго. Пора уже браться за дело и тебе. Ты должен прочесть им проповедь. Ты должен воззвать к тем благородным чувствам и тем высшим духовным качествам в них, которые превращают людей в благодарное поле для божественного вмешательства. Мы с Ратри объединим наши усилия, и для них родится новая истина.
Сэм изменился в лице и потупил глаза.
– Не знаю, смогу ли я это сделать. Все это было так давно…
– Однажды Будда – Будда навсегда. Стряхни пыль с каких-нибудь старых притч. У тебя есть минут пятнадцать.
Сэм протянул руку.
– Дай-ка мне табаку и листок бумаги. – Он принял все это, свернул сигарету. – Огонек?.. Спасибо. – Глубоко затянулся, закашлялся. – Я устал им лгать, – промолвил он наконец. – А это, как я понимаю, и есть настоящая ложь.
– Лгать? – переспросил Яма. – Кто предлагает тебе лгать? Процитируй им Нагорную проповедь, если хочешь. Или что-нибудь из Пополь-Вуха… Из «Илиады»… Мне все равно, что ты там наговоришь. Просто немножко встряхни их, немножко утешь. Больше я ни о чем не прошу.
– Ну и что тогда?
– Что? Тогда я начну спасать их – и нас!
Сэм медленно кивнул.
– Когда ты все это так преподносишь… что касается подобных тем, то я еще не вполне в форме. Ладно, я подберу пару истин и подброшу немножко набожности, но дай мне минут двадцать.
– По рукам, двадцать минут. А потом сразу пакуемся. Завтра мы отправляемся в Хайпур.
– Так скоро? – спросил Так.
Яма качнул головой.
– Так поздно, – сказал он.
Монахи сидели рядами на полу рефектория. Столы сдвинули к стене. Насекомые куда-то подевались. Снаружи не переставая моросил дождь.
Махатма Сэм, Просветленный, вошел в залу и уселся перед ними. Вошла, как всегда под вуалью, одетая буддистской послушницей Ратри.
Яма и Ратри отступили вглубь комнаты и тоже уселись на пол. Так тоже был где-то рядом.
Сэм несколько минут сидел, не открывая глаз, затем негромко произнес:
– У меня много имен, но они сейчас не имеют значения.
Он чуть приоткрыл глаза, но это было единственное его движение. Ни на кого конкретно он не смотрел.
– Имена не важны. Говорить – это называть имена, но не в этом важность. Однажды случается нечто, чего до той поры никогда не случалось. Глядя на это, человек созерцает реальность. Он не может поведать другим, что же он видел. Но другие хотят это узнать, и вот они вопрошают его; они говорят: «На что оно похоже – то, что ты видел?» И он пытается рассказать им. Быть может, он видел самый первый в мире огонь. Он говорит им: «Он красен, как мак, но пляшут в нем и иные цвета. У него нет формы, как у воды; он текуч. Он теплый, как летнее солнце, даже теплее. Он существует какое-то время на куске дерева – и дерево исчезает, будто съеденное, остается лишь что-то черное, сыпучее, как песок. И он исчезает вместе с деревом». И вот слушатели вынуждены думать, что реальность эта схожа с маком, с водой, с солнцем, с тем, что ест и испражняется. Они думают, что она, эта реальность, схожа со всем, чему она подобна по словам познавшего ее. Но вот огонь снова и снова появляется в этом мире. Все новые и новые люди видят его. И спустя какое-то время огонь становится уже так привычен, как трава, облака, как воздух, которым они дышат. И они видят, что, хотя и похож он на мак, это не мак, хотя и похож на воду, не вода, хотя похож на солнце, но не солнце, хотя и похож на того, кто ест и испражняется, все же это не тот, кто ест и испражняется, но нечто отличное от каждого из этих предметов или ото всех их разом. Так что смотрят они на эту новую суть и изобретают новое слово, чтобы назвать ее.
