Сделав несколько шагов, Конан осмотрелся. Такой же зал. Только ни столов, ни скамеек. Вместо них — орудия пыток. Дыба, колесо, разного размера крюки для подвешивания за ребро. Неподалеку — горн, похожий на кузнечный, но имеющий совсем иное предназначение. Не для ковки нагревалось тут железо. Для других целей…
Тут же лежали предметы, которые накаляли когда-то на этом горне. Огромные щипцы — разрывать податливую, дымящуюся плоть и вытягивать жилы. Толстые иголки — загонять их, раскаленные докрасна, под ногти. Множество разного размера прутов…
Медленно обходил Конан эту пыточную мастерскую. Вот ужасное приспособление для постепенного, мучительного раздавливания ноги. Вот наковальня — вся в засохшей крови, и на ней молоток — расплющивать каждым ударом по одному пальцу на руках… Кровь и на молотке. И будто белые осколки костей разбросаны вокруг. Или это чудится? Кровь, стоны…
Отдаленные стенания опять донеслись до слуха воина. Будто издалека ветром приносимые звуки — крики, вопли, мольбы о пощаде и над всем этим, перекрывая голоса несчастных узников — громкий, злобный смех! Смех насытившегося упыря, смех источающего злобу чудовища в человеческом облике. Того, кто был тут, в зале для пыток, хозяином.
Закачался внезапно один из крюков, мелькнул, казалось огонек в горне, слегка передвинулся один из прутов, будто некто пробовал, какой лучше взять, смотрел, выбирал. Заскрипело пыточное колесо. Раздался дикий вопль и хруст перебиваемых костей… Или все это чудится? Может, он просто все представил? Вот висит на дыбе обнаженный человек. Ногтей у него давно уже нет — кровавые сгустки на том месте, где были ногти. Какой-то смутный силуэт огромного и непомерно жирного человека в кожаном фартуке, забрызганном кровью, тянет за веревку, поднимая несчастного за руки, скрученные за спиной. Скоро руки вывернутся из суставов, и человек, испытывая ужасные муки, бессильно повиснет, раскачиваясь, как мешок…
Собрав все силы, Конан выбежал из зала и захлопнул дверь. Вдали стихал злобный, торжествующий смех. Скорее, на воздух, во двор, к воротам… Все по-прежнему — ворота открыты, решетка поднята… Но на сей раз, за воротами — мир! Зеленая трава, небольшие деревья. Мир вернулся. Точнее — вернулся замок! Конан шагнул за ворота.
* * *
… Стены замка были под стать тому, другому, призрачному, из плена которого Конан освободился только два дня назад. Огромные башни тянулись к небу, казалось, островерхие вершины их задевали, царапали облака. Наполненный мутной водой ров окружал эту неприступную цитадель.
— Провалиться мне на месте, — пробурчал киммериец, — еще пару дней назад этой цитадели тут не было! Еще один исчезающий замок?
На дороге, ведущей к воротам, наконец, показалась повозка. Изможденный, с потухшим взором немолодой крестьянин, ссутулившись, сидел в телеге, груженой бочками.
Остановив повозку, Конан спросил:
— Чей это замок?
— Нашего светлейшего хозяина, всемилостивейшего повелителя Кушуха.
— Что? — воскликнул Конан. — Ты сказал — Кушуха?!
— Да, так зовут нашего повелителя, — поклонился крестьянин.
— Скажи, — Конан решил сильно не пугать бедного человека, — скажи, когда построен этот замок?
— Господин, видно приехал издалека… — остро глянул крестьянин. — Этот замок начали строить год назад и теперь почти закончили. Небывалое дело — построить замок за год! Но господин наш так богат и могуществен… На строительство было собрано столько народу… Сейчас осталось лишь обустроить внутренние помещения, но господин уже живет в северной башне. Говорят, там такая роскошь!
— То есть, как — год назад? Три дня тому, я проезжал этой дорогой! Никакого замка… — Что-то было не так, и Конан это понял сразу, как только увидел крепость. И только теперь окончательно убедился — прошел ровно год!.. Его не было год! Не один день — год! Пока он был в призрачном замке — тут прошел год! Кушух за это время сумел воздвигнуть замок. Стал господином! Окружил себя неприступными стенами. Приказал называть себя повелителем!
— В северной башне, говоришь?.. — пробормотал он, скорее себе, но крестьянин услышал.
— В восточной части замка не достроена стена, — тихо сказал он, — там проще перелезть, хотя и ходят часовые. А в саму башню ведет подземный ход из колодца, что в ста шагах к югу. Я его строил. Всех строителей Кушух убил… и моего сына… а меня, видно, просто забыл. Я работал там непостоянно… — В глазах крестьянина стояли слезы.
Конан запустил руку в кошель и вынул горсть алмазов.
— Возьми, отец… сына это не вернет, но поможет тебе жить.
— Убей его, воин! — выкрикнул крестьянин. — Убей! Убей…
— Убью, — твердо сказал Конан, — отомщу за твоего сына… и за все остальное.
* * *
Ароматный дым поднимался из чаши, вокруг которой танцевали полуобнаженные красавицы. Развешенное по стенам оружие поражало великолепием отделки и величиной драгоценных каменьев на эфесах. Громадные телохранители, с ятаганами наголо, и ростом, и сложением, не уступавшие хозяину, застыли в дверях черными статуями.
Но тревожно было на душе у Кушуха. Сердце сжималось, чувствовало приближающуюся опасность. Весь год прожил он спокойно, уверенный в том, что Конан, надежно закрытый в пещере, погиб. Но два дня назад перестала радовать его роскошь, перестали привлекать прекрасные тела юных танцовщиц, перестала доставлять удовольствие власть. Он чувствовал — Конан остался в живых. Конан выбрался из ловушки. Конан придет, чтобы отомстить, и месть его будет ужасна.
И ворочался ночью на мягкой кровати немедиец, и не сон объял его, а некая дрема, когда сновидения причудливо переплетаются с реальностью, когда, зная, что спишь — видишь, будто идешь; зная, что ты дома — видишь себя в призрачном замке.
И видел Кушух: бежит он по лестнице, захлопнув двери сокровищницы, оставив там Конана, — бежит, а за ним следом несется, догоняя его, что-то непостижимо страшное. Неуловимое, непонятное. Вот-вот догонит, схватит… И тогда судьба его будет хуже смерти. Оледенеет он в вечном замогильном бдении, и вечно — вечно — будет убегать от своего ужаса по нескончаемой лестнице в этом страшном, мрачном подземелье…
А ноги становятся все тяжелее… А сумка с сокровищами давит на плечи неимоверным грузом — тяжелее, чем мешок, наполненный булыжниками, тяжелее, чем отрубленные головы тех, кого он убил — крестьян, знавших про подземный ход. Про его надежду, про его последнюю возможность спастись, ибо, когда придет киммериец — не остановят его ни стены, ни двери, ни телохранители…
Кушух проснулся в холодном поту и увидел, что киммериец стоит с мечом в руке перед его ложем. Хотел закричать предатель, — но только хрип вылетел из его горла.
