Щепы и обрывки волчьей шкуры полетели в снег, а рот охотника оказался весь в крови. Впрочем, он словнобы ее не замечал. Взгляд его шарил по снегу, пока не наткнулся на топор, от которого над взрыхленным снегом виднелся один только черенок. И только подобрав рукавицы, человек снова обратил свой взгляд к поверженной жертве.
Следующие часы он занят был кровавой и не очень приятной работой.
Топор мерно взлетал и опускался, разрывая плоть и прорубая кости. Наконец, задняя нога, вместе с бедром была отделена от туши, а все вокруг оказалось забрызганным кровью, снег от горячей липкой влаги протаял едва не до камней, и под ногами у охотника было жуткое месиво.
Однако его, видимо, не интересовал традиционный охотничий трофей – лучшие мясные части он безразлично отбросил в сторону.
Человек явно не торопился – хотя вся округа наверняка пропахла запахами кровавого пира, – но рев разгневанной самки совсем недавно трижды облетел предгорья, и вряд ли какой зверь мог явиться потребовать своей доли от добычи до наступления темноты.
Человек давно уже работал, раздевшись до пояса – его привычное к холодам могучее тело раскраснелось, словно бы на него падали блики неземного огня. Лезвие рогатины и топор покоились, завернутые в меховую куртку, приспособленную в ветвях поваленного дерева. Теперь в его руке появился нож.
Довольно быстро, что показало изрядный навык, он снял с бока зубра большой клок толстой шкуры, нарезал ремней, и соорудил небольшой мешок. Из-за голенища высокого мехового сапога появилась глиняная склянка с какой-то жидкостью, и мешок, вычищенный чистым снегом, был облит внутри и снаружи, а склянка полетела в сугроб.
Киммериец громко и с чувством выругался. Это были единственные слова, что он произнес за сегодняшний день. Облегчив душу, он побольше набрал воздуха и наклонился над огромной раной в том месте, где была нога зубра. Рукиего нашарили пахучие железы, и нож в два движения отделил их от тела.
Ни мгновения не медля, он вскочил, бросил свой страшный трофей в мешок, затянул ремни и, бормоча себе под нос проклятия всем Повелителям Пустоши и их покровителям, принялся оттирать руки. Запах был настолько нестерпимым, что охотник морщился и чихал еще долго, пока собирал свое оружие и вещи.
Затем, оставив ночным хищникам тушу зубра, он все теми же звериными скачками отправился в чащу. Пройдя какое-то время по лесу, он потрогал ладонью зарубку на коре высохшего древесного великана, удостоверился, что эта та самая зарубка, что он оставил сегодняшним утром, и свистнул.
Мгновение спустя из чащи раздался далекий, но быстро приближающийся лай, и появилась свора пушистых собак, впряженных в небольшие сани без всякой поклажи.
Человек потрепал по кудлатой голове вожака, который с интересом обнюхивал его окровавленные сапоги и мешок в руках, затем снял с головы мохнатую шапку с меховым наличником, что все это время была на нем.
Длинные черные волосы разметались по плечам, и молодое, не знавшее ни усов, ни бороды лицо повернулось к слабому, идущему к закату светилу.
– Во имя Крома! – воскликнул юноша, потрясая мешком. – Полдела сделано, и пусть я не увижу восхода солнца, – месть уже крадется к их шатрам!
Вскочив на свою повозку, киммериец бросил прощальный взгляд на деревья, небеса и золотые лучи, пляшущие по снежным курганам, и издал дикий свист. Вожак оглушительно залаял и устремился вперед, увлекая всю упряжку за собой. Больше юноша по сторонам не смотрел. Его голубые, как льды Киммерийского Кряжа, глаза смотрели только вперед, а зубы были стиснуты так, что побелели скулы.
В эти мгновения он и впрямь напоминал Дикого Охотника, того, что в последний час мира со своей призрачнойсвитой пронесется по меркнущим небесам навстречу Последней Битве.
– Я была в горах. Последние из наших уже пируют в жилище Крома. Они перекрошили целую кучу рыжебородых и погибли, как мужчины.
Говорила пожилая киммерийка, а обращалась она к дряхлому старику, которого годы скрючили в три погибели. Теперь он мог стоять, только опираясь на сильное плечо юного Конана. Эта троица – вот все, что осталось от клана кузнецов из предгорья Восточного Кряжа.
– Мы втроем сделаем все за остальных. Хватит болтать, Дьяра, старик может умереть у меня прямо на руках, а его руки еще нужны Крому.
– Да, говорить нам больше не о чем, – прошамкал старец. – Дьяра, ты принесла мешок и для меня?
Женщина молча вышла из пещеры, где происходил этот разговор, и вскоре вошла вновь, швырнув на каменный пол два кожаных мешка, содержащих то же, что и мешок Конана, лежавший у погасшего очага. Старик наподдал ногой холодную золу и поплелся вглубь укровища, где висел полог из выцветшей и потерявший былой блеск шкуры барса. Он откинул полог и оглянулся:
– Собак отпустили?
– Отпустили, отпустили, – проворчал Конан. Он сидел на корточках и помешивал ножом в глиняном горшке какое-то варево. – Глина сейчас остынет, выводи оленей!
Старик исчез за шкурой и вскоре вышел оттуда, держа в поводу трех великолепных северных оленей. Киммерийцы, даже те, что обитали на самом севере, редко ездили в оленьих упряжках – благородные животные были слишком строптивы, – и почти никогда не ездили верхом. Однако задуманное ими дело требовало именно таких скакунов – кони в это время года были в пустошах бесполезны, собаки бы просто не справились с задачей.
Олени почуяли запах из плотно связанных мешков и взвились на дыбы. Конан с проклятием протянул Дьярегоршок и кинулся помогать старику. Вдвоем им с трудом удалось успокоить животных.
Дьяра меж тем чисто вымыла лицо снегом и, зачерпнув из горшка голубоватой жижи, нанесла ее на правую щеку и правую половину лба. Глаза ее блестели светом безумия. Затем и старик разрисовал себя священной голубой глиной с горы Бен Морг, пока Конан выводил скакунов из пещеры. Теперь пришла и его очередь.
Наконец все трое имели лица, покрытые с одной стороны быстро темнеющим сизым цветом. Они подхватили мешки, не оборачиваясь покинули пещеру и вскочили на оленей. Те дичились, взрывали снег копытами, косясь на страшную ношу своих седоков.
– Главное, не дайте зубрам догнать вас, пока не ворветесь в лагерь к этим псам. Как увидите стадо, зажигайте костер – начнем одновременно, – велела Дьяра, и трое киммерийцев, для которых не существовало большой войны, Ритуала Кровавого Копья, ничего, кроме мести, понеслись вскачь в разные стороны.
Дружина Атли и несколько ватаг примкнувших к нему вольных ванирских вождей в течение всех переговоров своего вождя с командиром Северного Легиона, все долгие десять дней, провела на осадном положении. Как-никак они находились на вражеской территории.
