Так вот, после этого я повелел отпустить пленных, выдав им на дорогу по рублю. Но, к моему удивлению, из сорока трех тысяч поляков, кои к тому времени еще числились у меня в плену, на родину решили вернуться всего двадцать две тысячи. Чуть более половины. Остальные захотели осесть здесь. И поскольку многие все эти восемь лет работали на строительстве каналов, мостов и дорог – прослышав о затеваемом грандиозном дорожном строительстве, быстренько решили образовать несколько десятков дорожных артелей и получить сию работу. Так что еще как минимум лет сто в России слова «поляк» и «дорожник» точно будут синонимами…
Впрочем, и из тех, кто решил отправиться домой, почти половина впоследствии вернулись в Россию. Уж слишком им неуютно было на родине, среди озлобленных сородичей, так и ищущих, на ком бы отыграться за разграбленный отцовский дом, восьмилетнее полуголодное краковское существование и выскочившую за какого-то русского схизматика бывшую невесту…
В Александровскую слободу, где теперь размещался не только я с семьей, но еще и царевы конюшни, и Дума, коя собиралась настолько от случая к случаю, что никто уже не принимал ее во внимание, и все приказы, мы с Ванькой добрались лишь на третий день после его выпуска. В карете он по большей части спал, утомленный «празднованием», но, когда мы уже подъезжали, проснулся и высунул нос в окно кареты.
– О, а кто это?
Я наклонился вперед, заглядывая в окно.
– Это – груз… кхм, картлийцы, а вон там – послы молдавского господаря.
Сын хмыкнул.
– Под твою руку проситься приехали?
Я кивнул. Грузины и молдаване под мою руку просились давно. Грузины начали еще около тридцати пяти лет назад, практически сразу после Южной войны. Царь Георгий X даже принялся вновь с энтузиазмом втюхивать мне руку своей дочери Елены. Но я ответствовал, что друзья, мол, познаются в беде, а когда у меня наступила беда, они-де все в Картлинском царстве болели. После чего грузины ненадолго угомонились, чтобы после смерти своего царя начать по новой… Молдаване оживились чуть позже, но были не менее настойчивы. Однако подобное «округление» земель означало неминуемую войну с османами. А она мне ныне была совершенна не нужна. Она мне, если честно, вообще была на хрен не нужна… Нет, в будущем, когда по берегам Черного моря встанет множество городов, а южная торговля разовьется настолько, что контроль над проливами станет жизненно необходимым, это, возможно, и будет иметь смысл, но сейчас-то зачем мне эта головная боль? Я эвон и Крым-то себе не беру, хотя по факту он уже практически мой. И никакие прозрачные намеки Вселенского патриарха о желательности вознесения православного креста над Святой Софией этой моей позиции не поколеблют. Да и вообще, я бы и со шведами не воевал. Ну и что, что они подняли торговые сборы и пошлины, практически перекрывшие мне торговлю по Западной Двине, – вполне обходимся Невой и Виндавским портом в вассальной Курляндии. Тем более что товаропоток из страны сейчас заметно сократился. Двухфунтовая банка тушенки стоит как пятая часть пуда зерна на Амстердамской бирже, а весит в три с половиной раза меньше. Фунтовая банка сгущенного молока весит почти в сорок раз меньше пуда зерна, а стоит как раз как он. А если вспомнить еще помаду, тушь и пудру, кои начали производить на паре моих новых мануфактур, то… Короче, обходимся.
Но ведь шведы не усидят! Все одно полезут. А вот этого я им спускать был не намерен. Новые, гораздо более дорогие товары и пришедшие на замену старым, традиционным продукты их более глубокой переработки – парусина, канаты, доски и брус – восстановили финансовый баланс в стране. Так что я смог не только спокойно продолжать строительство новых кремлевских дворцов и палат, но еще и, как уже упоминалось, запустил довольно затратный дорожный проект, а также учредил пару новых университетов и такое же число Славяно-греко-латинских академий. В шести европейских университетах – Кембриджском, Сорбонском, Болонском, Лейденском, Тулузском и одном из самых старейших – Салернском уже занимали кафедры одиннадцать русских профессоров, коих я в прошлом году попросил вернуться на родину и помочь с организацией Минского и Казанского университетов, а также Киевской и Астраханской Славяно-греко-латинских академий. Я собирался и далее организовывать их попарно, провоцируя конкуренцию. Господа профессора вернулись, притянув с собой еще с пару десятков своих коллег и учеников, по большей части молодых, потому они все скопом обошлись мне дешевле одного Бэкона… ну то есть той суммы, каковую он положил себе, как ректору вновь образованного университета. Впрочем, на старину Фрэнсиса мне было грех жаловаться. Из того миллиона, что ему был выделен, он потратил сущие пустяки, а оставшуюся сумму после смерти завещал как раз своему университету. И того, что от нее осталось, должно было хватить университету еще лет на десять…
Карета въехала во двор новых палат. Старые, выстроенные еще для Грозного, я использовал как офис, а новые были построены как раз перед самым переездом моим и моей семьи из Кремля. Хоть и из дерева, но уже по новым стандартам – с большими окнами с двойным остеклением, с душевыми и туалетами.
– И что, так и не примешь? – поддел меня Ванька.
Я усмехнулся.
– Ну почему же, послов – приму, и денег дам, и людишек, что приедут учиться в университеты, академии и семинарии, тоже на казенный кошт возьму. Но вот под свою руку – нет.
– А что так?
– Воевать с османами неохота.
Ванька удивленно покачал головой. Ну да, в его возрасте война – доблесть, воевать представляется необходимым. Повергать врагов. Раздвигать пределы государства. Водружать свой флаг над поверженными вражескими крепостями и городами. А я всегда видел свою задачу в том, чтобы беречь народец. И если уж воевать – то скоро и победоносно, а не долго, тяжело и кроваво. А с османами иначе и не выйдет. Так что чур меня… У меня и так все нормально. Эвон в стране уже почти двадцать миллионов душ живет. Россия, пожалуй, самое большое европейское государство ноне. Во Франции миллионов девятнадцать будет, а у немцев, кои ранее самыми многочисленными в Европе были, после почти тридцатилетней войны и вообще миллионов девять-десять осталось максимум. Ну да что ты хочешь – гражданская война, а потом еще и война со всем светом подряд. Нам, тем русским, кто жил в начале двадцать первого века, про то очень хорошо ведомо. В Испании и того меньше – семь. А остальных и считать нечего…
Причем доля русских (ну тех, кто уже считал себя таковыми) в этом моем населении подавляющая – миллионов шестнадцать-семнадцать. Но я был уверен, что еще пара-тройка поколений, то есть лет шестьдесят-восемьдесят, и все, кто ныне живут в России, как жившие здесь испокон веку, так и те, кто только приехал сюда, как тот почти миллион немцев, что убежали от своей бесконечной войны, – будут единый народом. Моя политика расселения, из этого времени кажущаяся некой блажью, должна была привести к тому, что никаких особенных различий между русским, десятки поколений предков которого жили где-нибудь под Тверью или Великим Устюгом, русским, чьи предки испокон веку жили в Астрахани, и русским, чьи дед с бабкой бежали в Россию из-под Штеттина, Эрфурта или Познани, никто, даже они сами, не будут видеть… И будет их к тому моменту уже не семнадцать миллионов, а все пятьдесят, а то и семьдесят. Вот тогда можно будет и подумать о присоединении тех же Молдавии и так далее… А пока – людишек надо копить, копить, а не губить в войнах… ну коль будет возможность их избежать.
