Маленькая принцесса обожала рассказы с трагичным концом, особенно те из них, где кто-то «накладывал на себя руки». Всем иным видам самоубийства персонажей она предпочитала утопление в море.
— Бросилась со скалы в море, да?..
— Нет, дорогая, не погибла, — дуэнья поцеловала нежную ручку инфанты и осторожно поднялась. — Тебе пора почивать, завтра я расскажу остальное.
— А что тогда? Убила чужого короля, чтобы отомстить? Прямо в свадебную ночь врезала ему в сердце стилет?
— Вонзила… — поправила дуэнья. — Нет, и этого не было. Прошу тебя, спи. Завтра ты все узнаешь, но сегодня время спать для принцессы.
Старая дева решительно направилась к двери, как вдруг звонкий голосок инфанты стал тихим и серьезным:
— Это была моя мама, да?..
Дуэнья обернулась. Девочка сидела, подобрав ножки. Рука теребила платиновые кудри, брови хмурились над большими удивленными глазами.
— Лана из сказки — это моя королева-мать? Южный король — мой отец?
— Доброй ночи, госпожа.
Дверь, скрипнув, закрылась за дуэньей.
МИРАНДА
Это случилось с Мирандой, когда шло ее тринадцатое лето.
Отцом ее был придворный музыкант, матерью — швея. Ночами отец играл для надменных лордов и развязных рыцарей, и ненавидел тех и других. Утром срывал на жене накопленную злобу, затем с легкой душой заваливался спать. Жена душила в себе слезы и садилась за работу. Шитье требовало сосредоточенности, женщине было не до слез… и не до дочери. Миранда рано поняла: родителям вовсе не нужны ее детские глупые дела, дурноватые вопросы, и даже ее неуклюжая помощь. Все, что было в ее силах — это оставить старших в покое. Порой бывало горько, но можно стерпеть.
Семья обитала в бревенчатом доме — большом, но сыром и вечно холодном из-за тени, которую отбрасывала крепостная стена. А по соседству с ними жил колдун.
Кто не знал колдуна, говорил: «Вот же странную домину выстроил этот парень!» — поскольку жилище его походило скорее на башню: узкое, торчащее, в три этажа, причем первый круглый, второй — квадратный, а третий — косой треугольник под односкатной крышей. Те же, кто знал жильца, говорили: «Эээ, внешность обманчива. В обычном людском доме этакая нечисть поселилась!..» — поскольку странностям жилища далеко было до странностей хозяина. Колдуну исполнилось неведомо сколько лет — не то тридцать, не то шестьдесят. Он ходил всегда по правой стороне улицы, куда бы ни шел, а площади обходил по кругу направо. Левый глаз всегда держал закрытым, и поверх опущенного века хной нарисован был зрачок, но не людской, а ястребиный. Колдун бродил по базарам, и не брал ни хлеба, ни сыра, ни мяса, а покупал лишь вещи старые и ни на что не годные: башмак без подошвы, ржавый обломок меча, монету с дыркой в середине, дохлую кошку. К себе в дом никогда не входил он через дверь. Выходил сквозь нее — это да, это многие видели, бывало и дважды на дню, а вот чтоб вошел в дверь — не видывал никто.
В тот памятный день с Мирандой вышло какое-то огорчение — так часто бывает, если ты ребенок и живешь в долу у крепостной стены. Может, высмеяли гончаровы мальчишки, или старуха-торговка обжулила на полпенни и вдобавок выбранила, а может, телега облила грязью с ног до головы — не вспомнится теперь Миранде, да и не важно, что именно вышло. Важно, что с тем огорченьем влетела она к маме. Из глаз лились слезы, девочка жаждала утешения и ласки.
— Ну, посмотрите на нее! — вскипела мать. — Будто мне своих печалей мало, так она еще подкинет! У всех дети как дети, у меня — несчастье на тощих ножках! Поди прочь, и без тебя тошно.
Миранда вышла. Слезы как-то сразу высохли, и внутри тоже все высохло. Как в русле реки под конец июля, стало пусто и мертво, только одна мысль выжила: «А ведь никому я не нужна!.. Вовсе никому!» С той мыслью ходила Миранда полдня. Перекатывала на языке, словно камушек соли, отгрызала по кусочку, обсасывала, давилась горечью — но выплюнуть не могла никак. А под вечер, когда съелась верхняя корочка мысли, открылась под ней серединка. Был там внутри вопрос. Как-то сразу Миранда ощутила, что это особый вопрос, что не ответит на него ни мама, ни тем более папа, и вообще никто из людей не сможет… кроме, разве что, одного. В иной день девочка ни за что не решилась бы, но сейчас отчаяние и пекучая горечь вопроса придали ей смелости. Она постучала в дверь к соседу.
Сперва раздвинулось оконце. Колдун выглянул зрячим глазом, затем нарисованным, затем отворил и спросил:
— Ты с чем ко мне?
— Ответьте, прошу вас! — холодея от страха, выпалила Миранда. — Для чего я живу?!
— Я спросил не ЗА чем, а С чем, — буркнул колдун и согнал со щеки большого мохнатого паука (тот перебрался на плечо). — Тебе от меня ответ, а мне с тебя что?
Девочка растерялась, глазенки ее округлились.
— Ага, сам вижу. Со слезами пришла… Ну, это кое-что, с этого будет польза. Заходи!
Он протащил ее за руку вглубь дома. В той комнате не было окон и свечей, царила темень, лишь мерцали на полке четыре склянки, наполненные, кажется, светлячками.
— Так что ты там надумалась спросить?
— Кому я нужна? Для чего я живу? Я, вообще, нужна хоть зачем-то?! — скороговоркой прошептала Миранда.
Колдун цепко схватил ее за подбородок и вырвал с макушки волос. Сунул в рот, пожевал, выплюнул.
— Тьфу… Неряха. Зачем-то нужна, это уж точно.
— Точно? Простите, но вы уверены?
— Уж ясно, уверен! Кобылу могу поставить против мышиного хвоста, что зачем-то ты нужна на этом свете.
— А… простите любезно… зачем? Какой смысл во мне?
— Уууу… — протянул колдун.
Щелкнул пальцами над столом, уронив дюжину искр в чашу. Металлический порошок, что был там, вспыхнул, в красных отблесках колдун внимательно оглядел лицо Миранды.
— Смелая девочка… Желаешь знать, зачем живешь? Уверена?
— Очень-очень хочу! Больше всего!
— Не пожалеешь?
— Ни за что.
— Что ж… сперва плата.
Одного за другим он взял двух черных пауков с крестами на спинах и посадил их на щеки девочке — на левую, затем на правую. Миранда ахнула, а колдун ухватил ее за руку и вывернул большой палец против сустава. От боли слезы брызнули из глаз девочки, насекомые тут же собрали их лапками и проглотили.
— Хорошо, — сказал колдун, снял левого паука и сунул себе за пазуху. — А теперь — смотри внимательно.
С этими словами он швырнул правого паука в огненную чашу.
Пламя вспыхнуло ярче и сделалось синим, затем фиолетовым. Миранда смотрела в него, и вдруг среди трепещущих языков со всей пронзительной отчетливостью увидела она…
СМЫСЛ.
Она не помнила, как вернулась домой. Очевидно, всю дорогу кричала, поскольку горло теперь саднило. Дома металась из комнаты в комнату, пытаясь найти ту, где будет не так страшно — но такой не было: все они располагались слишком близко к башне колдуна, к чаше с огнем и к… Миранда убежала из дому. Всю ночь бродила по переулкам, околицам, по грязным ремесленным трущобам, безлюдным захламленным торговым площадям… Она не замечала ничего, тяжкий груз на плечах отнимал все силы маленькой души ребенка. Смысл давил ее, как мельничный жернов, волок в глубину, в черноту, в ужас.
Наконец, обессиленная, Миранда уснула в чьем-то крохотном садике. А когда проснулась, поняла, что начисто позабыла увиденное в пламени.
Однако страх остался, и сделался отныне неизменным спутником Миранды.
Сначала девочка в пух и прах рассорилась с матерью. Миранда не желала больше учиться шить или куховарить — от этих занятий была польза, а польза неприятно близко лежала к смыслу. Швея свирепела, бранилась, срываясь на слезы — дочери не было дела. Ее новый ужас вытеснил прочь страх перед мамой. Зато с отцом отношения пошли на лад. Он был восхитительно бессмыслен, этот вечно злой и пьяный слабый человечек, и Миранда ощущала к нему тепло. Лишены смысла были и его песни под лютню — заунывные баллады о давних лордах, неизбежно смелых и могучих, да о давних принцессах, одинаково прекрасных, как серебряные монеты с профилем короля. Девочка охотно училась у отца этому искусству, даже, бывало, пела с ним вместе на свадьбах. Впрочем, вскоре Миранда открыла, что звуки лютни без пения милее ей — песни все же состоят из слов, слова содержат крупицы смысла.
