Во время одного такого затмения что-то яростно хлестнуло ее по ноге, скрипнув зубами по металлу наголенника. Когда диск луны очистился, на наголеннике блестела длинная царапина, по которой стекали капли светящегося яда. Джарел сорвала пучок травы, чтобы стереть яд, прежде чем он стечет на незащищенную ногу, и от прикосновения к яду трава начала отчаянно извиваться у нее в руке.
Вверх по течению река все больше сужалась и мелела — было ясно, что приближается исток. Порывы ветра все отчетливее доносили до нее тихий жалобный зов, лишь отдаленно напоминающий насмешливый голос Гийома. Начался крутой подъем, и Джарел карабкалась вверх по склону. От реки остался Лишь ручеек.
Журчание воды напоминало чье-то неразборчивое бормотание. Внизу быстрый речной поток угрожающе ревел, голос же ручья был нетороплив и ясен, состоял из всплесков — коротких звонких нот, словно слогов, в которых сквозил зловещий смысл. Джарел, страшась понять смысл этой речи, старалась не прислушиваться.
Склон становился все круче, а нежный голос ручья все звонче и яснее выводил свою ядовитую серебряную песенку. На фоне звезд над ее головой обрисовался громоздящийся на вершине холма силуэт вроде громадного неуклюжего человека, такого же недвижного, как служивший ей основанием холм. Джарел поудобнее перехватала эфес меча и замедлила бег, осторожно огибая темную фигуру. Вблизи в зеленом свете луны стало видно, что это был просто припавший к земле истукан, казавшийся в темноте черным, с тускло отсвечивающей поверхностью. Его тень беспокойно металась по земле.
Указывавший путь ветер теперь совершенно стих. Джарел, затаив дыхание, стояла перед безмолвным истуканом. Незнакомые узоры звезд змеились по небу, озаряя ее зловещим светом, а кругом все застыло в оцепенении, кроме непрестанно шевелящихся теней.
Черная статуя изображала скорченную фигуру человека с приплюснутой, втянутой в плечи головой, неуклюже ковыляющего, опираясь на землю простертыми перед собой руками, и нечто невыразимо-скверное в ней напоминало Гийома. Неуловимые совпадения линий и углов уродливого истукана пародировали стройную, изящную фигуру Гийома, высокую посадку головы. Невозможно было указать ни на одну явную черту сходства, но сходство было несомненным. Джарел увидела, что статуя олицетворяет все, что было уродливым в Гийоме: жестокость, наглость, тупая сила. Статуя была портретом его пороков, и достоинств было оставлено в ней ровно столько, чтобы лишь оттенить их отвратительность.
На мгновение девушке почудился призрачный силуэт Гийома — такого, каким она его не знала: насмешливое лицо искажено гримасой отчаяния, сильное тело корчится в тщетных попытках освободиться от гнусного истукана — уродливого образа собственной души. И ей открылась его кара — праведная и в то же время бесконечно несправедливая.
На какую же утонченную пытку обрек его поцелуй Черного бога! Ужасающе полное осознание собственных грехов, заточение в их зримом воплощении, вечная мука в отвратительном образе, столь неопровержимо изображающем его самого — его низшее и худшее «я». Была в этом справедливость — при жизни Гийом был грубым и жестоким человеком. Но уже то, что заточение было для него пыткой, подтверждало наличие в нем высшего, благородного и утонченного существа, рвущегося на свободу из невыразимо ужасной темницы — самого себя. Все лучшее в нем превратилось в одно из орудий пытки, вместе с пороками терзая душу.
Стоя перед скорченным черным истуканом, Джарел впивалась в него взглядом, пока ей не открылась его тайна. Глаза ее наполнились горячими слезами, в горле встал комок. Яростно отбросив все сомнения, она огляделась вокруг, ища способ разрушить наложенное ею в неведении заклятие.
И тотчас в ночном мраке вокруг нее начало сгущаться что-то мрачное, невидимое, и Джарел почувствовала все возрастающий гнет темной силы — холодной, враждебной всему человеческому. Присутствие Черного бога. Черный бог явился защитить свою жертву от той, что была чужда его мертвой черноте, — от той, что плакала и дрожала, лучилась любовью и печалью, тосковала в отчаянии.
Неумолимая сила все теснее сжимала Джарел, замораживала ее слезы, обращала ее тепло и нежность в серый лед, сковывала ее холодной неподвижностью. Воздух, неподвижный, посеревший от холода, стыл в мертвящем, бесчеловечном присутствии Черного бога. Перед Джарел возник образ узилища, в которое Черный бог увлекал ее, — недвижные сумерки, вечное оцепенение смерти. Чудовищная тяжесть давила со всех сторон. Душа леденела, и жуткая, свинцовая, нечеловеческая безнадежность медленно вползала во все уголки ее существа.
Джарел превращалась во что-то холодное, темное и твердое, в черную тень самой себя, в скрюченную черную статую — тюрьму для последней теплящейся в ней искры сознания.
И тут издалека, словно из другого времени и пространства, возникло воспоминание: крепкие объятия и насмешливое лицо Гийома. Нет, это происходило не с ней, а с другой женщиной, где-то далеко-далеко. Воспоминания огнем пробежали по затвердевшему, холодному и неподвижному телу воительницы — Джарел почти забыла, что тело принадлежало ей, — и память той неведомой, яростной страсти, что была одновременно ненавистью и любовью, на миг разбила сковывавший ее лед. Девушка упала на колени к ногам черного истукана и, громко, всхлипывая, зарыдала, а слезы, словно горячее пламя, растапливали ее заледеневшую душу.
Душа ее постепенно отогревалась. Лед медленно таял, ослабляя свою хватку, и жуткая тяжесть нечеловеческой безнадежности мало-помалу ослабевала. Горячие слезы текли между ее пальцев. Но над ней осязаемо навис холодный, выжидающий Черный бог. И Джарел поняла, что с ее недолговечной человеческой слабостью ей нечего надеяться выдержать это бесконечное, бесстрастное ожидание. Настанет время, когда слезы иссякнут, а затем…
Джарел плакала, понимая всю безнадежность борьбы против смерти и забвения. Она — лишь ничтожная искорка тепла и жизни, тщетно сопротивляющаяся мраку, — маленький тлеющий, обреченный погаснуть огонек. Мощи Черного бога — смерти и разрушению — не было пределов, а воительница могла противопоставить ему лишь слабое мерцание, что именуют жизнью.
Внезапно в глубине затопленной отчаянием души Джарел возникло какое-то волнение. Одна за другой через ее сознание прошли туманные, неясные чувства, накатывая и исчезая, словно волны. Смех, веселье, скорбь, плач, отчаяние, любовь, зависть, ненависть. А когда чувства схлынули, девушка подняла лицо от ладоней.
Вокруг темной фигуры закружился туман. То разрежаясь, то собираясь, он постепенно сгустился в хоровод зыбких, как видения, фигур — пляшущих девушек, окруживших скорчившийся истукан мельканием легких ног и разлетающихся волос. Каждая из девушек была Джарел, и настроений на их лицах было столько же, сколько девушек: Джарел смеющаяся, Джарел рыдающая, Джарел содрогающаяся от ярости, Джарел нежно любящая. Их пляска становилась все быстрее — хаос мелькающих рук и ног, буйство отчаяния и веселья — всех человеческих эмоций. Воздух вокруг них пульсировал, мерцал, и очертания черной фигуры смазались, словно та задрожала.
