и вылечила ее. Она оказалась прямым потомком древних птиц Тьяа, которые после осквернения храма улетели в горы Тьмы дожидаться того часа, когда Тьяа снова призовет их к себе. Оккультными путями почувствовав, что Тьяа возродилась во мне, птица вернулась в храм. Мы познакомились с нею и медленно – ведь мы были юны и одиноки – стали вспоминать древние ритуалы и обретать способность беседовать друг с другом. Год шел за годом, и птицы одна за одной возвращались из гор Тьмы. Они стали спариваться друг с дружкой. Наши церемонии делались все совершеннее. Мне стало трудно оставаться жрицей Тьяа втайне от всего мира. Нужно было доставать много живой пищи. Нужно было многому учиться. Но я крепилась. Все это время люди, окружавшие меня в миру, испытывали ко мне сильную ненависть, чувствуя мою силу, оскорбляли и старались унизить меня. Тысячу раз на дню честь Тьяа втаптывалась в грязь. Меня лишили привилегий, положенных мне по рождению и положению, и я была вынуждена довольствоваться всем грубым и вульгарным. Но я покорилась и вела себя так, словно была одной из них, а сама в душе насмехалась над их тупостью, легкомыслием и суетностью. Я ожидала своего часа и чувствовала, как с каждым днем крепнет во мне дух Тьяа.
– Тьяа! Тьяа! – подхватили птицы.
– Затем я стала искать помощников и нашла двух потомков древних сокольничих Тьяа, в чьих семьях еще были живы и почитаемы старые традиции. Они узнали меня и отдали мне должное. Теперь они прислуживают мне.
Фафхрд почувствовал, как стоящий рядом с ним сокольничий согнулся в почтительном поклоне. У северянина было такое ощущение, как будто он присутствует на мерзком спектакле театра теней. Опасение за Мышелова свинцовой тяжестью давило на его путающиеся мысли. Однако это не помешало ему заметить на загаженном полу неподалеку от его стула жемчужную брошь и браслет с сапфирами. Драгоценности лежали на том самом месте, куда они вывалились из мешка Страваса.
– Четыре месяца назад, – продолжал голос, – на исходе Совьей Луны, я почувствовала, что Тьяа созрела во мне окончательно и что пришло время ей рассчитаться с Ланкмаром. Поэтому я послала птиц собирать старую дань и наказала им карать тех женщин, которые будут сопротивляться, равно как тех, кто известен своим тщеславием и гордыней. Птицы быстро обрели свою прежнюю ловкость. Алтарь Тьяа был убран подобающим образом. А Ланкмар научился бояться, хотя и не знал, что он боится самой Тьяа. Но так долго продолжаться не будет! – Голос сорвался на пронзительной ноте. – Скоро я во всеуслышание заявлю о Тьяа. Двери храма будут открыты для поклонников и данников. Идолы Великого Божества будут повергнуты, а его храмы разрушены. Богатые и наглые женщины, презирающие во мне Тьяа, будут приведены сюда. И этот алтарь снова ощутит сладость жертвоприношения. – Голос превратился в визг. – И это начнется сейчас же! Еще немного, и два чужака узнают, что такое месть Тьяа!
Стравас хрипло задышал и принялся извиваться, тщетно пытаясь освободиться от пут. Фафхрд отчаянно работал пальцами, стараясь вытащить из веревок правую руку. Несколько черных птиц поднялись по команде с насестов, но тут же нерешительно сели назад, поскольку пронзительный голос оборвался на полуслове.
Это вернулся второй сокольничий: подняв руку в торжественном приветствии, он шел к алтарю. Птицы с ним уже не было. В левой руке он держал короткий окровавленный меч.
Тень на алтаре нетерпеливо наклонилась вперед и теперь оказалась вся в лунном луче, так что Фафхрд впервые сумел рассмотреть ее как следует. Это была не гигантская птица или какой-нибудь чудовищный гибрид, а женщина в черном одеянии с длинными и широкими рукавами. Черный капюшон упал назад, и теперь в лунном свете белело треугольное лицо под копной блестящих черных волос; в его хищном выражении и тусклых светлых глазах было нечто птичье, но вместе с тем оно напоминало и личико злого хорошенького ребенка. Двигалась женщина мелкими, чуть подпрыгивающими шажками.
– Третий за ночь! – воскликнула она. – Ты убил третьего. Неплохо, сокольничий.
Где-то рядом с Фафхрдом послышался хриплый голос Страваса:
– Я тебя знаю. Я тебя знаю.
Сокольничий продолжал приближаться к алтарю, и женщина спокойно осведомилась:
– В чем дело? Что тебе надо?
И тут сокольничий, с кошачьим проворством прыгнув вперед, приставил сверкающий окровавленный меч к черной ткани, покрывавшей ее грудь.
И Фафхрд услышал голос Мышелова:
– Не двигайся, Атья. И не вздумай приказать своим птичкам какую-нибудь глупость, иначе ты умрешь, не успев и глазом моргнуть, как умерли твой сокольничий и его черная тварь.
В течение пяти тяжелых ударов сердца в башне царила мертвая тишина. Затем женщина громко и сипло задышала и принялась издавать короткие хриплые возгласы, напоминающие карканье.
Несколько черных птиц, поднявшись с насестов, неуверенно закружили, то и дело попадая в лунные лучи, однако к алтарю не подлетали. Женщина принялась раскачиваться из стороны в сторону. Меч, словно маятник, неуклонно повторял ее движения.
Фафхрд заметил, что стоявший рядом с ним сокольничий зашевелился, готовясь метнуть свой короткий меч. Вложив все силы в могучий рывок, Фафхрд разорвал оставшиеся путы на правой руке, бросился вперед вместе со стулом и, схватив за кисть сокольничего, который уже занес меч для броска, повалился вместе с ним на пол. Сокольничий взвыл от боли, послышался хруст сломанной кости. Фафхрд всей тяжестью прижал его сверху и, не отрываясь, смотрел на Мышелова в кожаной маске и перчатках, стоявшего перед женщиной.
– Второй сокольничий за ночь, – передразнивая Атью, проговорил Мышелов. – Неплохо, Фафхрд. – И он безжалостно продолжил: – Маскарад кончен, Атья. Ты больше не будешь мстить высокородным женщинам Ланкмара. Ну и подивится жирный Муулш на свою голубку! Украсть свои собственные драгоценности! Весьма хитро, Атья!
Горький страдальческий крик вырвался из груди вконец пораженной женщины, воплощавшей теперь унижение и слабость. Однако она тут же прекратила раскачиваться, и выражение крайнего отчаяния исказило ее мелкие черты.
– В горы Тьмы! – дико завопила она. – В горы Тьмы! Отдайте Тьяа дань в ее последней твердыне!
Вслед за этими словами из горла у нее вырвался странный клекот и свист.
Все птицы как одна поднялись с насестов, но к алтарю не подлетали. Они закружились бешеной стаей, издавая пронзительные крики, на которые женщина время от времени отвечала.
– А ну, Атья, брось эти штучки! – предупредил Мышелов. – Смерть близка.
Тут одна из черных птиц, нырнув к полу, подхватила усеянный изумрудами браслет и вылетела через окно, выходившее на реку Хлал. Остальные одна за другой бросились за ней.
Словно какая-то гротескная ритуальная процессия, они летели в ночи, неся в
