и серебристое мерцание колдовского глаза.
- Вот его слова, в точности.
Он сказал: "Как ты себя зовешь, как тебя зовут другие, что ты сделала - для меня ничего не значит. Я знаю тебя. Ты встретила меня несколько дней назад. Я знал тебя до рождения мира.
Всё, что ты есть - таково, каким и должно быть. Всё, чем ты должна быть - уже в тебе. Я знаю тебя всю, и нет в тебе ничего, чего я не любил бы".
В костре остались лишь угольки. Ночь выдалась очень темной и тихой. Даже лягушки замолчали; ни одного звука ни от одного живого существа.
А затем, тихо: - Святая срань.
- Да.
- Раздолбите меня навыворот.
- Тебя предупреждали.
- Так это значит..? Постой, или мы..? Ха. Не могу извлечь из этого ни малейшего смысла. - Каждая попытка подумать лишь сильнее разгоняла вихрь внутри головы. - Сукин сын.
Он поднял глаза и заметил краешек луны над краем утеса. - Ничего больше не знаю, на хрен.
- Никто не знает, - ответила она. - Кроме меня. А я не знаю всего. Лишь то, что запомнила.
- Но я знал о ней. Как-то. Не помнил и не помню. Но как-то знал.
- В чем-то ты подобен смертным. А в чем-то совсем иной.
Голова дернулась. - Я не смертный человек?
- Не знаю. И лучше не проверять. Теперь понимаешь, почему я тревожилась?
- Ни хрена. Так когда мы впервые встретились и я сказал, что вообще не знаю, почему с тобой говорю, а ты ответила...
- Я могу сказать. - Самоцитата звучала так, будто ей весело. - Но ты же не поверишь.
- Да. Ага. Вот ты о чем "могла сказать"?
- Как бы.
- Меня влекло к тебе потому, что между нами... между тем парнем, что похож на меня, и рабыней...
- Тебя влекло ко мне потому, что ты нуждался в прощении и позволении. И, думаю, в подружке. Иное? - Она, кажется, пожала плечами. - Во время твоей войны в графстве Фелтейн конюшни сгорели, но лошади уцелели. Почему?
- Откуда ты... ага, не важно. Тупой вопрос. Конюшни имения были пусты - я велел Таннеру угнать лошадей...
- Ты велел. Решил опустошить конюшни. Зачем?
- Ну... знаешь, чтобы лишить кавалерию Фелтейна запасных лошадей. Это очевидно.
- Что отлично обеспечил бы и пожар. Это очевидно.
- Агу, угу. Но, встретив тебя, я не... ох. Святая срань.
- И снова - да.
- Голова кружится. Это когда-нибудь перестанет быть такой сумятицей?
- Не знаю.
- Ты это делаешь? Позволяешь сбыться? - Он качал головой, сдаваясь вихрю. - А я?..
- Я тоже этого не знаю.
- А что ты знаешь? Хоть что-то, что может внести смысл во все это дерьмо?
- Да, - ответила она. - Знаю, что ты будешь пахнуть лучше после мойки.
Серебряная луна висела над берегом ручья, вода играла платиновыми брызгами. Вода была ленивой, слишком медленной, чтобы быть холодной; запах цветов о чем-то напоминал. Какой-то сон, возможно. Или он уже здесь бывал.
Он оттер одежду и сапоги белым песком. Они повисли на кривых ветвях карликового кедра у края воды, а мужчина пошел искать еще песка, чтобы оттереть себя. Вода стала глубокой сразу за песчаным наносом, и он, соскребя с тела два слоя грязи, схватился рукой за дно, позволяя телу плавать.
Ущелье, ручей, луна. Чисто. Тихо. Все хорошо.
В таком месте было трудно вообразить мир, в котором жила и умерла рабыня. Но так было. Каждый день. Во всех странах. Жизнь рабов, хуже смерти. Страдания девочек. Мальчиков. Женщин и мужчин. У нее хотя бы были лошади, под конец. Большинству людей не достается и этого.
Он подумал, что наконец понял устремления Ма'элКота. Как можно знать о подобном - и не пожелать улучшения мира? Дерьмо, будь Богом он, сжег бы вселенную уже давно.
И начал бы заново, с людьми, которые не творят дерьма.
- Теперь тебе грустно, - сказала ведьма где-то неподалеку.
- Сам догадался.
- Помнишь, как приказывал мне не печалиться из-за тебя?
Он ощутил, что улыбается. - Иногда говорю быстрее, чем думаю.
- Уже нет.
- Приятно слышать.
- Это правда.
- Еще спасибо.
- Однажды ты гадал, к чему в мире такое существо, как лошадиная ведьма. У меня есть лишь один ответ - я сама. И я рада этому.
- Я тоже, - сказал он звездам. - Мир был бы лучше, будь здесь больше тебя и меньше... всякого иного.
- И тебе спасибо.
Затем была лишь ночь и вода. А потом она сказала: - Ты все еще мне люб.
Что-то зашевелилось внутри него после десяти лет спячки, и проснулось оно голодным. Однако внутренняя тьма не желала это выпустить. - Не вижу, как ты можешь кого-то любить. Особенно мужчин. Тем более меня. После всего, что было...
- Это было не со мной. Это было с рабыней. Я - не она. Я похожа на нее потому, что ее дружок был похож на тебя.
- Но...
- Она была рабыней. Меня не поймать, тем более не сковать. Она была одинока. Моим друзьям нет числа. Она была истерзана: где не шрам, там открытая рана. Я проживу миллион лет и не допущу еще одной отметины на коже. Она жила в страхе. Я едва ли понимаю, что такое страх. Она была убита, она умерла. Я убита, но я жива. Последние несколько дней у нее был мужчина, Доминик Шейд. Мой мужчина будет со мной вечно.
- Вечно, - отозвался он эхом, ведь ему понравилось звучание слова. - Мы словно... Погоди. Доминик... Шейд? Какого пекла?
- Этим именем назвался ее друг. Так его звали наемники, и жители Фелтейна.
- Никто не называл меня Домиником уже тридцать лет, - задумчиво сказал он. - А Шейдом-Призраком я не звался с Кириш-Нара. Какого черта я стал бы?..
- Не ты. Он.
- И все же интересно. Доминик Шейд вместо Джонатана Кулака.
- Возможно, он не заключал сделку, из которой ты не выбрался.
Он сел в ручье. - Святая срань.
Обернулся, чтобы видеть ее. Она стояла на берегу. Одежда осталась где-то в другом месте. Луна на ее коже стала самым ошеломляющим зрелищем в его жизни. Он хотел повторить про святую срань, но зрелище лишило его дыхания и голоса.
