— Ночи, вернее, уже утру, Ваше Превосходительство, — деликатно кашлянул Метрдотель.
— Ах, да… Надо же, как летит время!?
— Да, что есть, то есть…
— Господа! — крикнул я. — Всем внимание! Слушайте!
Все притихли. Вдруг очнулся медведь, рыкнул и тупо посмотрел на меня. Я, в свою очередь, сурово посмотрел на него. Медведь закрыл глаза и снова отключился.
— И так. Кольцов Алексей Васильевич!
«Жизнь! Зачем ты собой
Обольщаешь меня?
Почти век я прожил,
Никого не любя.
В душе страсти огонь
Разгорался не раз,
Но в бесплодной тоске
Он сгорел и погас.
Только тешилась мной
Злая ведьма судьба,
Только силу мою
Сокрушила борьба.
Жизнь! Зачем же собой
Обольщаешь меня?!
Если б силу Бог дал,
Я разбил бы тебя!».
В зале ресторана воцарилась гробовая и скорбная тишина. Я подал сигнал старому седому цыгану и довольно симпатичной молодой девушке подле него. Старик взял первые аккорды, и я заранее зарыдал, не забыв опрокинуть в себя полный фужер коньяка.
— «Боже, что ты творишь!?», — раздался в моей голове возмущённо-горестный голос Милли.
— «Сгинь, сука!».
Романс закончился. Я подошёл к цыганам и скорбно вручил старику пачку долларов.
— Спасибо, друг. Можно ещё пару-тройку раз?
— Конечно, Господин хороший!
— А если с оркестром?
— Разрешите, я предварительно посоветуюсь с дирижёром? Следует выделить в нужных местах мою партию.
— Само собой. Милая, а как вас зовут? — спросил я у девушки-цыганки.
— Кармен.
— О, классическое имя! А можно как-нибудь пригласить вас на ужин?
— Можно, если отец отпустит, — улыбнулась Кармен и тряхнула роскошными волосами.
— Сколько тебе лет?
— Шестнадцать.
— Превосходно! Вот тебе моя визитка. Жду звонка, милая.
— Всё может быть! — весело воскликнула девушка.
— «Ты окончательно сошёл с ума?!», — завизжала Милли в моём мозгу.
— «Сгинь, ведьма!».
Через десяток минут я с наслаждением слушал прекрасный русский романс в исполнении цыганского хора, оркестра и гитары-соло. А потом снова очнулся медведь и мы с ним в паре организовали цыганочку с выходом. А затем скрипач, трепеща от восторга, сыграл «Маленькую ночную серенаду» Моцарта. Я поаплодировал ему и попросил исполнить «Турецкий марш». А после этого великого произведения я слёзно попросил организовать какую-нибудь еврейскую и проникновенную мелодию, которая была очень чувственно и печально сыграна.
Как раз к самому салюту в зале появился обновлённый и почти протрезвевший Прокл. Он решительно влил в себя пол бутылки коньяка и оценивающе посмотрел на Кармен, а потом подошёл к осоловевшему медведю, потрепал его по холке и спросил:
— Как поживаешь, хозяин тайги? Гроза тигров и лосей?
Медведь ничего не ответил, так как последние силы уже покидали его исстрадавшийся организм.
— Господин Прокл! — весело сказал я. — Не желаете ли вы внести свою лепту в наш творческий вечер? Ну-ка, выдайте что-нибудь этакое!
— Я прочитаю вам, господа, выдержки из одного из произведений великого китайского поэта Гао Ци.
— О, как? — удивился я.
— Внимание!
— Всем полное внимание!
«В час усобиц и смут
Были наши надежды смешны.
Мне теперь не понять
Заблуждения давешних лет.
Я повозку распряг,
На родной, возвратившись, порог,
И по прежней стезе
Ни за что меня не увлечь!
Хоть и бедно живу,
Но зато не без добрых друзей.
Понимают меня
И в стремленьях едины со мной.
Не стесняет ничто
Эта жизнь средь лесов и полей.
Беззаботно брожу,
И свободна моя душа!».
Все снова печально замолчали и мрачно задумались. Утро вступало в свои права. Рассвет был робким, но ясным и чистым, сулящим надежду на светлое будущее. Да, апрель, есть апрель…
— Друзья мои! — грустно произнёс я, допивая коньяк. — Всем спасибо. Особая благодарность медведю. Преподнесите ему от моего имени пару-тройку килограммов мяса на кости и баклажку мёда. К сожалению, до салюта мы так и не добрались. Какой сейчас может салют. Рассвет, однако… Никакого не будет эффекта. А то, что без эффекта, не имеет никакого эффекта. Да, что-то я стал заговариваться. Видимо, действительно пришла пора прощаний… До свидания. Дай Бог, свидимся, господа.
Главное в жизни — любовь! А любить нельзя ни в прошлом, ни в будущем. Любить можно только в настоящем, сейчас, в сию минуту.
Л.Н. Толстой.
Мы с Проклом сидели в кафе, не торопясь цедили пиво, заедая его весьма неплохим вяленным лещом, и периодически бросали задумчивые и томные взгляды на невыносимо синее небо за окном.
— Знаете, а я вдруг сейчас вспомнил один очень интересный и умный анекдот, еврейский, кстати, — усмехнулся Прокл.
— Ну, евреям в уме не откажешь. Не всем, конечно.
— Это касается любой нации.
— Согласен.
— Что-то вы сегодня со всем легко соглашаетесь.
— День такой. Ночь, знаете ли, выдалась тяжёлая. Меня очень сильно тревожит состояние медведя. Как бы не помер, бедолага. Тайга без присмотра останется, однако.
— Денег сколько мы потратили?
— Мы? — усмехнулся я.
— Да, именно мы!
— Много. Но вы не беспокойтесь. Что нам, миллионерам…
— Даже так?
— Именно так! Кстати, мне недавно вдруг позвонила та юная цыганочка, которая вам приглянулась. Интересовалась она именно вами, а не мною!
— Ничего себе! — всерьёз разволновался Прокл и сделал глубокий глоток из кружки. — Ну, что это за гадость?! Ненавижу эту жёлтую жижу! Хочу водки! Деньги у меня есть.
— Да причём тут деньги? — возмутился я. — Вы забыли, что я — миллионер?! Долларовый!
— Ах, да…
— Может быть, сделаем перерыв?
— Никаких перерывов! Экстаз в душе не терпит их! Маленький перерыв, и он покинет её навеки!
— О, как гениально, однако, сказано! — изумился я. — Ну, что же… Опять махнём в нирвану?
— Нырнём в неё без страха и упрёка!
— Нырнуть легко, а вот вынырнуть подчас сложнее.
— Боже, какая глубокая мысль! — восхитился Прокл.
— Вы, вообще-то, кто такой на самом деле, товарищ мой негаданный, случайный и неожиданный? — спросил я вдруг вязко, тяжело и мрачно посмотрел на Прокла.
— В каком смысле? — якобы удивлённо и взволнованно вскрикнул мой собеседник.
