с другого конца города – особенно учитывая, как мы лаялись последние месяцы, – натуральное свинство. Я и так проявляла к нему не слишком много терпения, а он вконец озлобился после приступа панкреатита и полугодовой диеты. Результат, как говорится, налицо. Сама, Антонина, сама давай. Нефиг токсины в семье разводить.
Вот так, по уши в работе и с вечно звучащим в голове «давай, Антонина», я и не заметила, как колено распухло вдвое и подозрительно посинело. В какой-то момент я совсем не смогла опираться на ногу.
– И ты так седьмой день живёшь? – возмущался травматолог, к которому я с боем прорывалась в районной поликлинике.
– Заработалась, – зачем-то попыталась оправдаться я.
– По вам, трудоголикам, естественный отбор плачет, – буркнул он.
Хороший травматолог. Видом – типичный костолом: рожа разбойничья, что рельефом, что цветом; сломанный нос торчал акульим плавником; брюс-уиллисовская лысина брутально бликовала под больничной лампой; из-под воротника пробивался край татуировки. А разговаривает, как «свой пацан», – и голос мягкий, и на ты перешёл легко и без хамства. Ещё и палец без кольца, красота. Давай, Антонина, хватай, пока плохо лежит, в смысле, сидит. О, уже стоит – нависает надо мной.
– Раздеваемся, ложимся на кушетку.
Ну, нормально. Тётя я взрослая, могу и с первого свидания раздеться. Хорошая привычка – приличные трусы в больницу надевать.
– Так больно?
– Пиз!.. – я зашипела, откашлялась. – Пардон. Да, очень.
После манипуляций с коленом и моих попыток не материться при интересном мужчине мне был вынесен приговор.
– Сделаешь МРТ колена и голени, с результатами ко мне. Там ничего хорошего, скорее всего, не будет, – травматолог обворожительно сморщил акулий плавник, – так что больничный на три недели минимум. Хочешь – работай, конечно, но я бы не советовал.
Начальник сказал мне то же самое. Лёшке пришлось всё-таки позвонить – до ортопедического за бандажом я сама не доберусь, даже на такси. Крыльцо больно высокое, а пандус чуть ли не отвесный.
– Мам! – он сказал это так, что я сразу представила поджатые губы и орлиный взгляд исподлобья. – Ну чего раньше не сказала? Ещё и к врачу только через неделю пошла, как маленькая…
– Помощи просить постыдилась, – призналась я. – Наругалась на тебя, ты аж из дома сбежал.
– Глупостей-то не говори, – фыркнул сын. – Я договор аренды давно подписал, как работу нашёл. Если бы я не хотел съезжать, ты б меня ни в жизнь не выкурила!
Ага, я просто не старалась. А работа твоя – мрак, начальник – чёрт, и не факт, что продержишься. Ну да ладно.
– Слушай, мам, – Лёшкин голос помрачнел. – Я тебе забыл сказать. Там бумаги из суда приходили, я их в стол убрал. Что-то про дядь-Генино наследство.
– Едрить. Вовремя ты вспомнил, – я поймала себя на том, что начала злобно пыхтеть, а Лёшка этого терпеть не может. – Ладно, разберёмся.
– Сначала нога!
Точно, нога. Мало мне забот: то панкреатитника нянчить, то клиентам объяснять, почему нельзя в дизайне сделать параллельные полосы пересекающимися, то суду доказывать, что я не жираф, а «наследник второй линии». Ещё и нога. Может, проще совсем её отрезать? Нет ноги – нет проблем.
* * *
Лерка приехала по первому же звонку. За процент от дядь-Гениных барышей любой юрист бы приехал, но всё наследство грозило накрыться медным тазом и уйти государству. А она мне и друг, и спец хороший.
– Справки из архивов мы, конечно, запросим, – промямлила Лерка, листая бумажки из суда, – дело обжалуем. Ты уж извини, но нога твоя очень вовремя ушиблась. Придёшь в суд на костылях, пожалеют тебя и не станут придираться.
В чём-то она права. Когда в пятьдесят лет красишь волосы в синий и сверкаешь десятком серёжек по всему телу, в муниципальных учреждениях тебя не особо любят.
– Выбора всё равно нет, без костылей я теперь никуда. Как бы протез ещё не понадобился.
– А что, всё так плохо?
– В скорой не заметили осколок на рентгене, – вздохнула я. – Там теперь воспаление, некроз, звездец. Операция нужна.
Хорошо, что я тогда к Аркадию Ивановичу на приём накрашенная пришла. Больше мотивация не плакать: и перед травматологом стойкостью выпендриться, и макияж сберечь, чтоб не потёк. «Не хочу тебя пугать, но надо», – сказал мой лысый визави и ошарашил новостью про операцию. Если ногу в итоге придётся ампутировать, как он предупредил, плакали мои надежды на свидание. Да и вообще в жизни веселья поубавится.
– Не фартит тебе, подруга, по-чёрному, – заявила Лерка. – Порчу небось навели.
От такого предположения я едва не поперхнулась чаем. Долго искала хотя бы тень улыбки на Леркином лице, но так и не нашла.
– Ты серьёзно, что ли?
– Ну, может, не порчу, – исправилась она, – но уж больно много неудач сразу. Дядя умер, сын заболел, а как выздоровел – в какую-то подозрительную контору устроился с мутным начальником…
Есть такое. Генеральный там что-то нечистое творит, но я не лезу. Всё-таки Лёшку сразу на зама взяли, невыгодно нос воротить. Да и вдруг махинации директора его не коснутся?
– …а теперь вот авария твоя, ещё и с осложнениями.
– Что поделать, – развела руками я.
– Я скажу тебе, что, – фыркнула подруга. – Вот ты ко всему этому скептически относишься, а оно работает. Помнишь, я тебе про бабку деревенскую рассказывала?
Казачка Надя, ага. В смысле, Надежда Львовна, приехала из Одессы лет десять назад. Знахарка, про каких сериалы по первому мистическому гоняют. Бред и профанация.
– У меня один клиент приехал завещание составлять. Рак, говорит, надо готовиться… А от неё вернулся бодрый, радостный. Ремиссия, а через неделю совсем выздоровел.
– Сказки какие-то, – засмеялась я.
Смех смехом, а инвалидность оформлять страх как не хочется. Операция сложная, риски высокие.
Так я полдня после Леркиного ухода и проходила, сомневаясь. Бред – не бред; инвалидность – не инвалидность; пронесёт – не пронесёт. Очевидно же, что бред! Ну что там этого мужика могло вылечить от рака? Сила самовнушения? Ногу таким не отрастишь.
С другой стороны – вдруг бабка увидит, как меня трясёт, пожалеет, предсказание какое-нибудь сделает доброе. Я поверю и буду поменьше ногти грызть.
Ехать недалеко, денег знахарки берут «сколько дашь»… Может, не грех и попробовать?
* * *
В деревню меня привёз Лёшка. Но на пороге деревенского дома стояла не я, не Антонина. Антонина в жизни не полагалась на всякую мистику. Правда, Антонине и ампутация никогда не грозила. Так что пришлось впустить в свою головушку на время пару мыслишек, свойственных не Антонине, а двадцатилетней Тонечке, какой я была когда-то.
– Красивый цвет, – похвалила меня казачка Надя, впуская в дом.
У неё
