Повар хлопнул в ладоши, и шестеро рабов внесли огромное блюдо. Когда его поставили на стол перед Мажиком, Дагеклан и Налла невольно прервали разговор, пораженные чудом кулинарного искусства.
Посмотреть было на что. Весь поднос занимал желтоватый пятиугольный пирог со скошенньщи кверху краями. Сверху красовалась гора фруктов и зелени, увенчанная откормленным павлином с распушенным хвостом.
— Блюдо сие изображает Город и его повелителя, — почтительно объяснил Стуб Худобокий, указывая на павлина.
— Похож, — хмыкнула супруга Мажика, — такой же жирный и глупый.
— Цыц, женщина, — просипел толстяк, — дай дослушать.
Рабы взяли птицу и положили ее на золотой диск, припасенный заранее. Стуб осторожно сделал надрез поверху пирога и снял срезанную часть. Внутри диковинного кушанья обнаружились залы, лестницы и коридоры, ловко построенные из марципанов и леденцов. Повар отворил дверцу парадной залы, откуда выпорхнула белая птичка, неся в клюве хрустальное сверкающее яйцо на зеленой ленте. Поднявшись над городом — пирогом, она выпустила свою ношу — яйцо упало на миндальный купол в центре пирога, купол рухнул и выпустил стайку канареек с маленькими пирожными на голубых и розовых ленточках. Птицы устремились к столам — на каждый упало по лакомству в виде причудливого цветка.
— Ай да Худобокий! — воскликнул Мажик, хлопая в ладоши. — Потешил, потешил! От Пятой Декурии, значит, птичий помет, а от Сороковой — крем и тесто! Восхитительно! Хотя, признаюсь, помета было больше…
— Вели немедленно утопить повара, — оборвала восторги супруга Налла.
— Утопить? Это еще почему?
— Не видишь, что разрушила его птица? Святая святых, павильон с Железной Дверью!
— Ну и что? Это всего лишь миндаль, дорогая…
— Ты настолько глуп, что не понимаешь знаков! Сначала твой сон, теперь этот пирог… Вели пытать раба и дознаться, кто надоумил его выполнить столь точный план Города, включая павильон, рухнувший, когда птица выпустила хрустальное яйцо. Это симпатическая магия, не иначе… То, что таится за Железной Дверью, не должно вырваться наружу!
Мажик посопел, поковырял в носу и спросил не без ехидства:
— А что там таится, о свет моей души? Еще отцы наших отцов перестали приносить жертвы Астарату, который якобы бродит где-то за Железной Дверью… Сказки! Оттуда приходит Благотворная Сила, дарующая нам все, в чем мы нуждаемся, и, заметь, никакой Астарт ничего не требует взамен. Прошлой зимой трое любомудров ходили за Медные Пороги, поднялись до восьмого поворота и не нашли ничего, кроме куч окаменевшего дерьма да неугасимых светильников, коих у нас и так в избытке. Что же касается сна, — он пнул прикорнувшего Аскилту, — эй, толкователь, надумал чего насчет моего давешнего видения?
Дукарий, втихую приговоривший стянутый со стола кувшинчик, замычал, закряхтел и пробормотал: «Налог на перины, ибо их пухом белым набивают, поднять стоит… Бычьи яйца вам всем…» Он икнул, опустил голову на лежбище и громко захрапел.
— Вот! — довольно потер руки Мажик. — Так и сделаю: повышу налог на перины и бычьи ядра, из коих бульоны варят. Кстати, я проголодался. Эй, повар, дозволишь ли повелителю в мантии отведать кусочек повелителя в перьях?
И толстяк захохотал, сотрясаясь всем телом, очень довольный своей шуткой.
Супруга его резко поднялась, золотисто — черный рог из пышных волос угрожающе качнулся.
— Поступай как хочешь, — сказала она гневно, — смотри только, как бы Сервераты не вспомнили пророчество: «Когда жареная птица станет язвить самое себя, упадут затворы, и вострубит зверь, алчущий новой жертвы…» Как бы не вспомнили это Сервераты и не выбрали нового Мажика.
Мертвенная бледность залила прежде красное лицо толстяка. Глаза его остекленели, язык с трудом ворочался между поблескивающих желтоватых зубов.
— Змея… — просипел он, — врешь, придворные меня любят…
— Только те, кто носит голубые ленты, — отрезала Налла. И, обращаясь к Дагеклану, добавила совсем другим, полным томной неги голосом: — А тебя, герой, жду в своих покоях: там не так шумно, и ты сможешь закончить столь любезную мне повесть о рыцарских обычаях и приключениях. Рабыня позовет, когда я буду готова к приему.
Она удалилась, шурша длинной юбкой и покачивая рогом — прической.
Как только Налла скрылась за колоннами, краска вновь залила бледные щеки ее супруга. Он глотнул вина и, обретя дар речи, заговорил быстро, слегка повизгивая:
— Я не каждый день моюсь, говорят, у воды есть зубы, и она подтачивает нашу жизнь. Все мы стоим меньше мухи, да что там мухи, все мы просто мыльные пузыри… Пх-х — и нету! Я правлю Городом по согласию Сервератов, и за все в ответе, но я еще устраиваю общественные трапезы по сотне таланов на персону. Так нет же — народ нынче такой, что на пиршествах хотят казаться львами, а как разойдутся по опочивальням — настоящие лисицы и гиены… Ничего, я прикупил землицы от Гнилой реки до Паршивой засеки, три селения имею, будет куда податься, если выгонят… В поте лица буду трудиться, а зимой вам, ругам, дань платить. Не станете обижать, а, сын Таркиная?
— Не станем, — сказал Лисий Хвост.
— Все до медной монеты раздам и голым уйду, — продолжал свои сетования Мажик, — вспомнят еще, да йоздно будет. Много ли, скажут, желал сей муж, кто золото горстями расшвыривал? Роскошный ковер на погребальном ложе, ничего больше. Рабы заплачут: скажут, хотел нас на волю отпустить, да не успел… И все почему? Все потому, что надутая лягушка так и норовила ему за пазуху плюнуть! Змея, а не женщина! Позабыла, что ли, кем была? Да я взял ее с улицы, когда варвары ее изгнали, а кунны хотели рабыней сделать! Ушла юницей к ругам, так нечего было возвращаться. Сватали мне Кассилию, я, простофиля, мог сто миллионов приданого взять, так нет же, сам отрубил себе ножом пальцы! И эта мошенница еще смеет…
— А ну хватит, — негромко сказал Мидгар. — Ты забываешь, что говоришь о моей матери.
— Матери, матери… — растерянно забормотал повелитель ругорумов. — Ну конечно, ты ее сын…
— Вот именно, — сказал вождь ругов. — Мы с ней хоть и давно чужие, но твои речи мне противны.
— А я сам себе противен. Вот, не поверишь ли, так иногда хочется яду выпить… Нельзя, народ не поймет. Тяжелая ноша. И все из-за чего? Боги сотворили меня мужеложцем, это правда. Так разве я виноват, что не могу по достоинству оценить прекраснейшую из женщин? А она дуется, как мышь на крупу… Извини, не буду. Воистину, у Наллы государственный ум, надо все же подвергнуть повара пытке. Ты мне напомни, когда пир завершится, а то забот у меня… Но вот снова трубят трубачи и литаврщики бьют в свои литавры — пришло время загадок!
