Особенно если стоит у дерева или дощатого забора…
— Назови себя, — обратился я к горшечнику.
Кажется, он хотел спросить: «Зачем?» — но вовремя проглотил вопрос. Это он молодец. Избавил меня от лишних разъяснений.
Когда он назвался, кисть в руке Широно пришла в движение.
— Рассказывай, что ты хотел сообщить. Я слушаю.
— Умоляю простить меня, господин! Вчера, на дознании…
И он взвыл на весь кабинет:
— Я должен был сказать! Виноват! Не решился я…
— Что ты должен был сказать и почему не решился?
Зря это я. Вопросы следует задавать по одному.
— Вы ж, прошу прощения, уйдёте, господин дознаватель! Уйдёте ведь, правда? А нам с ней жить ещё! Рядом, то есть, жить. По соседству, бок о бок. Нам здесь жить, а мне и подавно! Она ж теперь ещё лет тридцать протянет, а то и больше! Её и раньше злить было, что тигру голову в пасть совать, а уж теперь-то… Съест ведь! Живьем съест и косточки обглодает!
Вспомнилось: «Что ни дайте, всё съем! Вот бы и сейчас перекусить, а?» Да, эта сожрет без соли, ещё и добавки попросит!
— Сочувствую, — сухо обронил я. — Это всё?
— Так это… Фуккацу, господин!
— Я знаю про фуккацу. Или я чего-то не знаю?
— Разве так бывает, чтоб через месяц? Вам, конечно, лучше знать, но я подумал…
— Что значит — через месяц?!
— Ну, утонула-то она месяц назад. Котонэ, в смысле. Матушка его; Мэмору матушка, значит. А так всё правильно: речка, ивы…
— Котонэ утонула месяц назад?
— Ну да! Мэмору её на руках принёс. Спасти, говорит, хотел, вытащить. Вытащил, да поздно. Мёртвую уже. Плакал, убивался. Ну, похоронил, как полагается — и дальше зажил. Тофу носил, продавал. Только есть стал больше. Как ни увижу его, всё время что-то жует. Ещё заговариваться начал. А потом вы прихо́дите и в свидетели меня зовёте. Это что же, через месяц — фуккацу? Нет, вам, конечно, виднее, может, так и бывает. Может, зря я это…
— Ты правильно сделал, что пришёл и доложился. Я не скажу Котонэ, кто сообщил мне подробности её смерти.
— Тысяча благодарностей, господин!
Уходить, однако, горшечник не спешил. Сопел, вздыхал, смотрел в пол. Ну конечно! Рассчитывает на награду. Перебьётся, наглец. Секретарь Окада стеной встанет: «Пускать на ветер казённые средства?! Вам ворона в ухо каркнет, Рэйден-сан, вы и ей награду выпишете?!»
— Ты исполнил свой долг, Сэберо, пусть и с опозданием. Ждёшь благодарности?
Он преданно заморгал, вытянул шею.
— Выношу тебе благодарность от имени службы Карпа-и-Дракона! Всё, убирайся.
— Премного признателен, господин… Я это…
И уже из коридора:
— Я завсегда, если что… Всё, всё, уже ухожу!..
А ты не так прост, горшечник, думал я, выбираясь из-за стола и делая знак Широно следовать за мной. И гнев вредной старухи на себя не навлёк, и сообщил что надо и кому надо. А что денег не получил — так и благодарность дознавателя хоть чего-то, да стоит. За сокрытие фуккацу положено наказание. Судя по тому, как горшечник отзывался о матери Мэмору, он надеялся теперь долго её не увидеть. Чужими, значит, руками, в смысле, руками закона…
Горшечник был не прост, дело же, напротив, по-прежнему выглядело простым, но уже с другой стороны. Привет, неукротимый Иоши, кукла-талисман, привет, сестренка Каори! Утонувшая месяц назад старуха в теле сына, чужие интонации в голосе Мэмору, вероятно, двоедушца; мальчик кормит куклу-бабушку…
А я-то ей грамоту о фуккацу собрался выписывать!
Сердце в груди превратилось в карпа. Он с гулкой яростью бил хвостом, собираясь превратиться в дракона и извергнуть наружу жаркое пламя. Я выскочил под дождь, забыв раскрыть зонт. В первый миг мне показалось, что капли с шипением испаряются, едва коснувшись моей кожи.
Ну да, у меня богатое воображение.
Дождь остудил мой пыл; я опомнился, раскрыл зонт. Куда ты бежишь, глупец?! Обстоятельства берут тебя в осаду, ставят на укатанную дорогу, пинками в зад гонят по самому привычному пути. Гляди, дознаватель: всё сходится! Воистину копия дела о кукле-талисмане! Тут и гадать нечего…
Гадать действительно нечего. Я не гадальщик, а дознаватель. Лёгкие дороги ведут в тупик, а то и куда похуже. Сбрасывать со счетов нельзя ничего, и тем не менее мой долг — не жонглировать прежними подвигами, а выяснять новые факты и обстоятельства, находить связи между ними. Устанавливать истину, какой бы она ни оказалась.
Вот, иду выяснять и устанавливать.
И уж я выясню!
2
«Я себе другую бабушку сделаю»
Асами была во дворе: как и вчера, хлопотала под навесом у коптильни. Завидев меня, бухнулась на колени, ткнулась лбом в землю.
— Встань. Ты выказала достаточно почтения.
Жена разносчика встала. Ссутулилась, глядя в землю. Грязь испятнала штаны на коленях, ладони, лоб. Отчистить её Асами даже не пыталась. Уверен, когда-то эта женщина была красива. Она и сейчас ещё не старая. Но поблекла, выцвела жухлой листвой под дождём. Утро Асами миновало слишком быстро [11]. В лице, во всей позе, во взгляде, в скованности движений прятался страх.
Прятался?! Криком кричал, похвалялся: я, я тут главный! Асами боялась мужа, боялась свекрови, живой или мёртвой; боялась меня — и, кажется, боялась за сына. Вон он, пристроился в трёх шагах от коптильни. Кормит свою ненаглядную бабушку.
— Твой муж дома?
— Простите, господин! — она снова упала на колени. — Ушёл разносить товар.
— Когда он возвращается?
— Как распродастся, господин. Обычно в Час Лошади [12]. Приходит взять добавку и перекусить.
Сейчас середина Часа Змеи [13]. Дождь, народу на улицах мало. Хорошо, если Мэмору расторгуется к концу Часа Лошади. Погорячился я. Надо было спокойно ждать перерожденца в управе. Вчера я назначил ему явиться в начале Часа Обезьяны [14], чтобы без спешки подготовить грамоту о фуккацу. Но пришёл горшечник, и вскрывшийся обман старухи вывел меня из себя, швырнул под дождь, на другой конец города…
Ждать Мэмору в его доме? Вернуться в управу?
Хороший дознаватель всегда найдёт, чем заняться на пользу делу. Раз уж я здесь…
— Где похоронили мать Мэмору?
Дождевая вода с навеса стекала Асами на лоб. Одна капля попала женщине в глаз. Асами моргнула, отползла назад. Она хотела пригласить меня зайти в дом, под крышу, но не осмелилась. Ничего, зонт меня вполне устраивал. Широно встал в углу двора и по своему обыкновению замер. Я его уже различал без помех; наверное, привыкаю.
— На кладбище, господин.
— Понятно, что не в реке. На каком? Где?
— На Санъюри. Тут недалеко.
Почему кладбищам дают поэтические названия? Журавлиный Клин, к примеру. Или Санъюри — Три Лилии. Надо
