это осадочная порода, возникавшая в слоях слившихся друг с другом за долгие века раковин, и когда она закончилась, новой было взять уже неоткуда. Бриаровые трубки делались из корня эрики древовидной, она же Erica arborea, которая росла лишь в некоторых районах Средиземноморья и должна была достигнуть возраста около сотни лет, прежде чем ее можно было пустить в дело. Эрику древовидную безжалостно вырубали, даже не задумываясь о таких мелочах, как планы лесовосстановления. Итогом стало то, что большинству трубочников теперь приходится обходиться материалами вроде пиролитического углерода, однако морская пенка и бриар до сих пор живы в памяти и коллекциях. Небольшие залежи пенки обнаруживались на самых разных планетах и моментально обращались в деньги. Однако эрики древовидной или достойной ее замены не нашлось нигде, кроме Земли. А трубки сейчас – основной метод курения; мы с Дюбуа тут белые вороны. Трубка, которую показал мне Бейнер, была из красивого, с огненным рисунком древесины, бриара. А значит…
– …пятнадцать процентов, – тем временем продолжал Бейнер, – что оставит мне лишь небольшую прибыль…
– Чушь! Этот бриар стоит в десять раз больше своего веса в платине!
– Да ты мне сердце вырвешь, если потребуешь больше восемнадцати процентов!
– Тридцать.
– Фрэнк, будь благоразумен.
– Тогда давай говорить о деле, а не обо всякой чепухе.
– Я готов уступить тебе двадцать процентов, и это будет стоить тебе пять миллионов…
Я расхохотался.
Весь следующий час я торговался с ним из чистого упрямства, возмущенный тем, что он так обо мне думает, отказываясь верить в иное. Что ж, я оправдал его ожидания. В том числе добившись доли в двадцать пять с половиной процентов за четыре миллиона, из-за чего пришлось звонить Малисти, чтобы тот занялся финансовой стороной вопроса. Мне было очень неприятно его будить.
Вот так я заполучил долю в бриаровом бизнесе на Дрисколле. Слово «абсурдно» здесь подходит больше, чем «странно», но вы ведь помните, что все мы живем в тени Большого Древа?
Когда с этим было покончено, Бейнер хлопнул меня по плечу, сказал, что я классный бизнесмен и что ему приятнее работать со мной, чем против меня, принес нам еще по стакану, поинтересовался, не получится ли перекупить у меня Мартина Бремена, потому что у него самого так и не получилось нанять ригелийского шеф-повара, а потом еще раз спросил, кто слил мне информацию.
Он высадил меня у башен Бартола, униформа передвинула мои сани на несколько футов, открыла для меня дверь, получила свои деньги, выключила улыбку и удалилась. Я поехал обратно в «Спектр», сожалея, что мне не удалось поужинать там и лечь в постель пораньше вместо того, чтобы растрачивать вечер, оставляя автографы на листьях.
Радио в санях заиграло диксилендовую мелодию, которую я не слышал уже несколько веков. Из-за этого, а еще из-за дождя, начавшегося секундой позже, меня захлестнуло ощущение одиночества и сильная тоска. Машин было немного. Я торопился.
* * *
На следующее утро я послал курьерграмму Марлингу с Мегапея, в которой просил не беспокоиться, поскольку Шимбо навестит его до конца пятого сезона, и спрашивал, не известен ли ему пейанец, именуемый Грин Грин или как-то похоже и каким-либо образом связанный с Именем Белиона. Я попросил его ответить курьерграммой за счет получателя, адресованной Лоуренсу Д. Коннеру с Покоя, и не подписался. Я планировал в тот же день улететь с Дрисколла на Покой. Курьерграмма – пожалуй, самый быстрый и один из самых дорогих способов межпланетного общения; и тем не менее я знал, что получу ответ не раньше, чем через пару недель.
Конечно, отправляя сообщение такого класса с указанием Покоя в качестве обратного адреса, я рисковал разоблачить свой псевдоним на Дрисколле, но я улетал в тот же день и хотел побыстрее со всем разобраться.
Я выписался из отеля и поехал в дом на улице Нюэйдж, чтобы напоследок осмотреть его еще раз, по пути остановившись для позднего завтрака.
В Малиновом Замке я обнаружил лишь одну новую вещь. В почтовом ящике что-то лежало. Это был широкий конверт без обратного адреса.
На нем было написано «Фрэнсису Сэндоу, от Рут Ларис». Я отнес его внутрь и не открывал, пока не убедился, что в доме нет никаких лазутчиков. Потом убрал в карман крошечную трубочку, способную стать причиной мгновенной, тихой и с виду естественной смерти, сел и распечатал конверт.
Да.
Еще одна фотография.
Это был Ник, мой старый друг Ник, карлик Ник, мертвый Ник, скаливший зубы сквозь бороду, готовый броситься на фотографа, стоящий на каменном карнизе.
«Прилетай на Иллирию. Здесь живут все твои друзья», – гласило послание, написанное по-английски.
Я зажег первую за день сигарету.
Настоящее имя Лоуренса Джона Коннера было известно Малисти, Бейнеру и Дюбуа.
Малисти был моим представителем на Дрисколле, и я, как мне казалось, платил ему достаточно, чтобы он был выше подкупа. Конечно, на человека можно надавить и другими методами… но он и сам узнал о том, кто я такой, всего днем раньше, когда фраза «Бека-бебека, овца-чернавка» предоставила ему ключ для раскодирования особой инструкции. Прошло слишком мало времени, чтобы кто-то успел оказать на него давление.
Бейнеру не было никакого смысла мне досаждать. Мы были партнерами в совместном предприятии, представлявшем собой одну из тех капель в море, о которых складывают поговорки. Вот и все. Мы оба были настолько богаты, что даже когда наши интересы сталкивались, ничего личного в этом не было. Он отпадал.
Дюбуа тоже не показался мне человеком, способным выдать мое имя, особенно после того, как во время беседы в его кабинете я упомянул о своей готовности пойти на крайние меры, чтобы добиться того, чего хочу.
На Покое никто не знал, куда я отправился, за исключением С-Р, чью память я почистил перед отлетом.
Я задумался над альтернативным объяснением.
Если Рут похитили и заставили написать мне письмо, тогда тот, кто это сделал, мог быть уверен, что если я на него отреагирую, то получу и следующее, ну а если нет – ничего страшного.
Это казалось возможным, вероятным.
А значит, на Дрисколле был кто-то, чье имя мне очень хотелось бы узнать.
Стоит ли это того, чтобы задержаться? Подключив Малисти, я, возможно, смогу разнюхать, кто прислал мне эту новую фотографию.
Но если за этим человеком стоит кто-то другой и если этот кто-то умен, его подручный будет знать очень мало и может вообще оказаться совершенно невинным. Я решил пустить Малисти по следу и велеть ему сообщать обо всех своих находках на Покой. Но я предпочел не использовать тот телефон, что стоял по правую руку от меня.
Всего через несколько часов уже не будет иметь никакого значения, знает ли кто-то, что Коннер – это Сэндоу. Я улечу отсюда и больше никогда не буду Коннером.
* * *
– Все, что есть в мире плохого, – сказал мне однажды