из которого постоянно сочится густая кровь!..
— Варенье, — негромко пробормотал я.
Блин, вот вроде по сути и не виноват ни в чем, а почему-то как-то неловко, хоть и смешно до одури.
— Что? — не расслышал Эреб.
— Я говорю, это не кровь, а варенье, — уже громче сообщил я, нечеловеческими усилиями сдерживая истерический хохот, рвущийся из глотки. И добавил. — Оно это... вишневое.
Взгляды всех присутствующих устремились на меня. Причем такие выразительные, что я бы не удивился, если б моя куртка вдруг задымила, как те несчастные елки на склоне, и полыхнула синим пламенем. В звенящей тишине тяжелое дыхание наставника Тео казалось оглушительно громким.
— Ну, я просто проголодался, пока сидел в карцере, — попытался я объяснить ситуацию. — Решил попробовать создать большой такой, вкусный пирог...
— Довольно! — оборвал меня Эреб, полыхнув зрачками. — И сегодня больше не смей даже пытаться что-нибудь начертать! Лилит, отведи его на лекцию к наставнику Морфею-Двенадцать! В мое отсутствие за любое ослушание применяйте к нему наказания четвертого уровня, без жалости и стеснений!
С фальшивой покорностью я поспешно опустил голову, чтобы никто не увидел, как от едва сдерживаемого хохота у меня выступают слезы на глазах.
— Идемте! — повелевающим тоном приказа Эреб бедняге Тео и компании, и направился по коридору вниз.
Когда они скрылись из виду, Лилит тронула меня за локоть.
— Пойдем и мы?..
Я ничего не ответил.
Просто не мог.
Мои плечи подрагивали, лицо горело, из глаз сыпались слезы и даже просто выпрямиться мне никак не хватало сил — так меня скрутил беззвучный хохот.
Наконец, я смог разоржаться в голос, и это принесло облегчение.
Лилит, приподняв одну бровь и скрестив руки на груди, с улыбочкой глядела на меня, не пытаясь усовестить.
Когда я, наконец, более-менее успокоился, она проговорила:
— Пирожка, значит, захотелось? Да ты кулинар!
Я вытер глаза рукой.
— Ой, да... Самородок, блин! Да кто же мог подумать, что эта мелкая хрень такая живучая окажется? Я просто смахнул ее в дыру и думать забыл. Ой блин... Слушай, а как ты думаешь, если она тех самых кур сожрет — станет пирожком с мясом?..
Лилит попыталась сказать что-то серьезное, но вдруг рассмеялась и произнесла:
— Я не очень-то разбираюсь в особенностях эволюционного процесса у плотоядных вишневых пирожков. Ладно, идем в лечебницу — прежде чем доставить тебя на лекцию, нужно обработать твою ногу.
— Кстати, а что за имечко такое у наставника? Морфей-Двенадцать. Будто космическая станция, честное слово.
Лилит мягко взяла меня под руку, и мы двинулись вниз.
— Морф — один из пятнадцати братьев-близнецов, — начала объяснять мне по пути Лилит. — Понятия не имею, для чего система античных богов решила столько их наплодить — может, тамошнее руководство в процессе задремало? В общем, наш Морфей — двенадцатый из этой плеяды. Самый настоящий бог, только живущий за счет опосредованной памяти.
— Это как?
— А так, что Морфея люди помнят и регулярно совершают подношения. Но, по сути, все это адресовано другим персонам с тем же именем. Таким образом наш бедный Морф практически полностью потерял свойства божества. Кроме одного — он не умрет от старости.
— Любопытно. И что же он здесь преподает?
— Символическую основу языков начертания.
— А у начертаний существуют разные языки?
— Разумеется. Все зависит от ассоциативного ряда каждого отдельно взятого начертателя. Однако у древних в ходу были одни ассоциации, у современных начертателей — другие. Даже у аристократов и крестьян язык начертаний будет отличаться. К примеру, понятие «хлеб» у одного будет связано с пшеничной булкой, а у другого — с бескрайними полями или колосом. Но есть целый ряд символов, значение которых остается неизменным на протяжении всех эпох и невзирая на разницу в социальном статусе. Они могут меня оттенки, но никогда не становятся чем-то принципиально иным. Морф говорит, что эти знаки родом из предвечного сна души, в котором она пребывает до рождения. Они родились вместе с самим человечеством и являются исконным языком для всех живущих. Понимание символической основы может оказаться жизненно важным, например, при столкновении с начертаниями других эпох и стран. Они, как маркеры, могут подсказать, что лежит перед тобой — защитная группа, боевое разрушающее заклятие или запрещающее заклинание. Потому что использование исконных символов в неестественной для них коннотации невозможно — это или полностью нивелирует магическую наполненность начертательной группы, или же эта магическая составляющая прилетит в голову самому начертателю — такие дела.
— Звучит захватывающе, — с абсолютной искренностью сказал я. — А можешь привести пример? Какие символы относятся к исконным?
— Символ Матери, например. Или безликая человеческая фигура. Или меч со щитом в различных вариациях...
Я слушал ее и удивлялся.
В Лилит самым удивительным образом сочетались, казалось бы, взаимоисключающие качестве. Наряд стриптизерши, тело богини, походка развратницы, рога и когти демоницы — и такой академический, правильный язык.
Да еще и, судя по всему, нехилые теоретические знания.
Все-таки Эреб взял ее в школу отнюдь не за выпуклую задницу и красивую грудь.
Хотя, честно говоря, даже будь оно так, я не стал бы его осуждать.
Очутившись в уже знакомой мне комнатке с постелью и столом, заставленным всевозможными склянками, я прикрыл поплотнее дверь и негромко сказал:
— Спасибо тебе.
Лилит как-то странно фыркнула, зыркнув на меня игривым взглядом:
— Садись на кровать. Вот тебе ножницы — обрежь лохмотья на штанине. Я сейчас приготовлю тебе бальзам — через пару дней уже бегать будешь, как ни в чем не бывало.
— Может, просто подуешь — и все сразу пройдет? Как в прошлый раз? — предложил я.
Лилит усмехнулась.
— В прошлый раз ты пострадал от моей же иллюзии, а не от чужого начертания. Так что одним дуновением здесь уже не справиться.
Я покорился. Подготовив брючину, с интересом наблюдал, как уверенными плавными движениями Лилит смешивает разные ингредиенты в стеклянной ступке.
— Зачем ты здесь? — спросил я вдруг.
— Надо было заставить тебя эти раны языком зализывать? — хмыкнула Лилит.
— Да я не об этом. Почему ты в этой школе? Что-то мне подсказывает, то ты могла бы найти немало мест поинтересней.
Лицо Лилит стало серьезным.
— Знаешь, в чем проблема вечной жизни?
— В том, что она, сука, долгая? — усмехнулся я.
Лилит невесело рассмеялась.
— Да, что-то в этом
