Тропинка как живая норовила вывернуться из-под ног, извиваясь не хуже болотной змеи, которые водятся к полночной стороне Зингары и яд которой особенно ценится чародеями. Ведь будучи принятым в малом количестве, он несоизмеримо увеличивает дар ясновидения… Корни растений, до сих пор мирно торчавшие из-под земли, теперь, казалось, хватали всех за ноги, не давая продвинуться пи на шаг, не расплескав при этом воду. Оборотни, попытавшиеся идти не по тропинке, а рядом, вдруг поняли, что ноги не слушаются их, отказываясь ступить на ровную твердую землю. Но в личной гвардии Конана оказывались лишь те, кого не страшат никакие препятствия. Ступая с ловкостью канатоходцев, путники достигли, наконец, конца тропинки, а затем и дома шамана.
Повинуясь жесту Гухка, они осторожно, как редкое дорогое вино, вылили содержимое своих корзинок в каменную чашу. Воды во всех сосудах оказалось ровно столько, чтобы наполнить ее до краев. Поверхность ее тотчас же вспыхнула холодным серебристым пламенем подобно раствору в реторте алхимика.
Тот Кто Смотрит, приблизился к чаше и принялся безмолвно вглядываться в ее глубину. Прошло не менее половины колокола, потом еще, а шаман все продолжал стоять подобно жутковатой статуе вроде тех, которые, если верить слухам, украшают дворец верховного чародея Стигии.
Конан и его спутники неподвижно застыли в отдалении, стараясь не помешать творящемуся волшебству ни одним движением и даже звуком своего дыхания.
Наконец шаман рукой с толстыми короткими пальцами, на каждом из которых красовался длинный загнутый внутрь коготь, провел по поверхности воды, как бы стирая рисунок. Горделиво откинув голову, насколько позволяла согнутая спина, он что-то сказал Гухку на том же диковинном языке. Тот сперва присел перед ним, склонив голову к левому плечу и положив свою мускулистую лапу туда, где у всех живых существ бьется сердце. Отдав дань почтения, он перевел сказанное своим гостям:
— Радуйтесь, явившиеся из мира за внешней стеной! То, что вы ищите, не исчезло, последний оставшийся панцирь щитоносца здесь, в Ямурлаке в нескольких днях пути отсюда. Приложив должное старание и хитроумие вы, возможно, сумеете завладеть им.
— А где он? И кто его хозяин? — решил внести ясность Конан, зная, привычку тех, кто имеет дело с неизведанным, уходить от сути, пускаясь в философские рассуждения.
— Терпение, воин. Панцирь щитоносца находится у Элдии, повелительницы арракасков, она держит в нем свои украшения. Возможно, вам удастся убедить ее расстаться с любимой безделушкой.
— Что ж, нам случалось добывать и не такое! — просиял бывший вор. — Владычица ничего не заметит.
— Не думаю, что все так просто, — покачал косматой головой гухк. — Судьбу того, кто вызовет гнев арракасков, вряд ли можно назвать завидной.
— Подожди, ты сказал «арракасков»? — встрепенулся Стефанос. — Не те ли это твари, взгляд которых, превращает любое живое существо в камень. Как-то неохота доживать свой век статуей, клянусь Солнцеликим.
— Тем более вряд ли из тебя получится нечто, достойное услаждать взор изящной дамы, — заметил летописец. — В лучшем случае п сгодишься на то, чтобы тебя поставили где-нибудь в задних комнатах. И тебе очень повезет, если служанки будут вовремя сметать с твоих каменных плеч пыль.
— А может быть им тоже захочется послушать песню? — поинтересовался один из оборотней, — по такому случаю даже я готов провыть что-нибудь про любовь. Все лучше, чем оборачиваться в камень…
Он поднял голову и завыл.
— Эй, прекрати, а то я забуду на миг, что я король и спущу с тебя шкуру, — прорычал Конан, и потянулся за палкой.
— Услышав такое пение, любой арракск сбежит, если только не успеет обратить тебя в камень, — хихикнул Хальк, подобострастно осмотрев на киммерийца.
Оборотень замолк и, взвизгнув, отскочил, ровно перед тем, как увесистый камень бухнулся на то место, где он только что сидел.
Шаман потянулся за новым камнем, но потом только сплюнул и ушел обратно в хижину.
— Видишь, даже его мохнатые уши не выносят твоего воя, что уж говорить о арракасах, — захохотал северянин.
— К сожалению, я бессилен поведать вам, каким способом завоевать сердце владычиц: арракасков, — произнес гухк. — Тот Кто Смотрит не пожелал рассказать вам это, значит, так должно. Следуйте в сторону полночного восхода и к исходу третьего дня вы будете на землях арракасков.
И да будут милостивы к вам ваши боги!
* * *
За много дней пути отсюда в развалинах древнего давно заброшенного города, в глубине подземелья, бывшего некогда винными погребами, составлявшими гордость представителя одного из самых древних и знатных родов происходило нечто, способное ужаснуть любого нечаянного свидетеля.
Посреди лишенного окон зала, освещенного лишь слабо коптящими светильниками, на постаменте сплошь исписанном магическими символами, истинный смысл которых был известен лишь немногим, стоял узкий ящик из черного железа. Человек, лежащий в нем, показался бы давно умершим, если бы не чуть заметное дыхание, которое нарушало его неподвижность. Лицо его выглядело изможденным, как если бы этот человек провел долгое время обходясь без пищи или будучи прикован к одру болезнью. На левой руке, бессильно лежавшей вдоль тела, виднелся широкий браслет из того же темного металла, что и ящик. Любой, кому хоть в малой степени дано было почувствовать магические эманации, ощутил бы, что это вовсе не украшение и не амулет, который надевают, чтобы он защитил своего владельца от зла. Казалось, браслет вытягивает из этого почти безжизненного тела остатки сил, принуждая к неподвижности.
Несколько фигур в темно-красных мантиях с капюшонами, низко надвинутыми на лица, вполголоса переговаривались, глядя на лежащего перед ними.
— Для чего мы сохраняем эту бренную оболочку? Не лучше ли уничтожить ее, как вы сделали это с сущностью? Тогда Аллимар окончательно перестанет быть угрозой для нас.
— Все не так просто, брат. Сил всего нашего ордена не хватало бы, чтобы уничтожить сущность чародея такой высокой степени посвящения. Все, что удалось нам — это отделить сущность от тела и лишить памяти, заставив его разум крепко спать. Теперь он подобен неразумному ребенку, по-детски испытывая склонность ко всякого рода шалостям и в то ж время совершенно лишенный доброжелательности и по-старчески невоздержанный в своих речах.
— Но поведайте мне, командор, каким образом удалось подобраться к нему во время сна? Осторожность и подозрительность Аллимара давно вошла в поговорку.
Чувства, ученик, причиной всему человеческие чувства. Именно они губят нас, разрушая самые великие начинания. Если желаешь в чем-нибудь преуспеть, то в первую очередь заставь замолчать чувства, делающие тебя слабыми. В душе непревзойденного мастера боевой магии теплилась нежность к одной недостойной девице, с которой он был когда-то близок. Сотворить из похожего объекта точное подобие ее было не так уж сложно. Она стала совершенно такой же во внешности, в речах и в самых тончайших деталях, вы понимаете, о чем я? А когда он уснул, пребывая на верху блаженства…
