восемнадцать лет занимали должность кансилльера при дворе Олларов, следовательно, вам известны истинный размер и подоплека всех имевших место беззаконий?
– Я ввел бы Высокий Суд в заблуждение, если б это подтвердил, – голос бывшего кансилльера звучал устало и спокойно. – О многом я узнавал тогда, когда уже ничего нельзя было изменить. Да, о чем-то я догадывался, что-то выведывал у людей, облеченных большим доверием, но я вряд ли смогу полностью удовлетворить любознательность Высокого Суда. Увы, меньше кансилльера при дворе последнего Оллара значила только королева и, как это ни чудовищно звучит, сам Фердинанд, не принявший за свою жизнь ни единого самостоятельного решения.
– Иными словами, – быстро произнес Фанч-Джаррик, – вы утверждаете, что Фердинанд Оллар являлся лишь орудием в руках правивших его именем вельмож?
Август Штанцлер негромко вздохнул:
– Можно сказать и так. Я, по крайней мере, ему не судья. Несчастный сын несчастной матери! Фердинанд родился лавочником в душе, а ему пришлось сесть на трон. Он был слишком слаб, чтоб говорить «нет» окружавшим его хищникам. Оллар виновен в слабости, но не в жестокости; в отсутствии способностей, но не в коварстве и злонравии.
– В таком случае, – вмешался в допрос Кортней, – кто несет ответственность за пролитую в Надоре, Борне, Эпинэ, Варасте кровь? За Октавианские погромы, казни невинных и иные преступления, творившиеся именем Фердинанда Оллара?
Бывший кансилльер медленно повернулся, он и раньше жаловался на боли в спине:
– В Талиге все решали сначала Штефан Ноймаринен и Алваро Алва, затем Квентин Дорак, Рудольф Ноймаринен и Рокэ Алва. Последние шесть лет Ноймаринен от государственных дел отошел.
– А супруга Фердинанда Оллара? – деловито уточнил Фанч-Джаррик, вызвав у Дика желание ухватить самодовольного недомерка за зеленый шиворот. – Не ее ли влиянием, обусловленным некоторыми подробностями частной жизни, объясняется всесилие Рокэ Алвы?
– Никоим образом, – отрезал эр Август, позабыв, что он не более чем узник. – Ее величество… Катарина Ариго обладает честнейшей и чистейшей душой. По сути и она, и я были заложниками и отступным, которое Дорак платил странам Золотого Договора. Неудивительно, что мы сблизились. Я всю жизнь мечтал о дочери, о такой дочери… Мне сказали, что Катарина Ариго больна и не может подняться на свидетельское место. Что ж, тогда я поклянусь, что эта женщина никому в своей жизни не причинила зла. Она жила в муках и унижении, ее жизни угрожала опасность, а она молилась не только о спасении друзей, но и о врагах. О том, чтобы Создатель открыл им истину и разбудил в них совесть…
– Господин Штанцлер, – что-то писавший супрем отложил бумаги, – что вам известно о происхождении признанного Олларами наследником малолетнего Карла и его сестер? И о насилии, коему подвергалась госпожа Оллар?
– О том, как это было, знают лишь сама госпожа Оллар, ее супруг и… еще один человек. Я видел, что она более чем несчастна в браке. Большего без разрешения ее величества я сказать не могу. К тому же это будет лишь пересказ чужих слов, что, насколько я помню, допускается, лишь когда речь идет об умерших и находящихся в длительном отсутствии.
– Это так, – подтвердил Фанч-Джаррик, хотя его никто не спрашивал, – и я прошу Высокий Суд для прояснения этого вопроса повторно допросить свидетеля Оллара.
– Высокий Суд разрешает сделать это после окончания первичных допросов, – принял решение гуэций. – Господин Штанцлер, верно ли я понимаю, что вы не считаете Фердинанда Оллара дееспособным и всю вину за то, что творилось его именем, возлагаете на временщиков, в частности на подсудимого?
– Да, господин гуэций, – подтвердил Штанцлер. – Но вина Квентина Дорака неизмеримо выше. Говоря же о подсудимом, я должен подчеркнуть, что он уже длительное время находится в состоянии, которое требует лекарского освидетельствования.
– Это решит Высокий Суд, – отрезал супрем, – но мы учтем ваши показания. Итак, известно ли вам о заговоре Квентина Дорака, имевшем целью уничтожение Людей Чести и сторонников эсператистской веры, и участвовал ли в оном заговоре подсудимый?
– Высокий Суд поставил меня в сложное положение, – задумчиво произнес Штанцлер. – Я не был непосредственным свидетелем Октавианской ночи и не являлся доверенным лицом Дорака и Алвы. Мой рассказ во многом будет основан на умозаключениях и пересказе чужих слов.
– Высокий Суд примет это во внимание, – Кортней сделал какую-то заметку, – начинайте.
– В начале весны Катарина Оллар заметила, что ее супруг угнетен. Это была дурная примета: Фердинанд никогда не возражал Дораку, но часто сочувствовал его жертвам. Госпожа Оллар пыталась узнать, что происходит, но Фердинанд был слишком напуган. Тогда она обратилась за помощью ко мне, так как мне порой удавалось застать короля в местах, где не подслушивали.
На этот раз у меня это получилось с легкостью: казалось, Оллар сам ищет встречи. Фердинанд спросил, не являюсь ли я скрытым эсператистом и не знаю ли, кто таковым является. Я ответил, что вероисповедание – дело совести каждого, и тут Оллар понизил голос и сказал, что видел дурной сон. О том, как эсператистский священник благословляет паству, а по его следам идет Смерть с секирой. Когда я услышал о приезде Оноре и готовящемся диспуте, то понял, что несчастный король пытался меня предупредить.
– Что вы предприняли?
– Увы, ничего. Люди Дорака и Лионеля Савиньяка ни на минуту не выпускали меня из виду, к тому же я был обманут болезнью лжекардинала. Я решил, что Создатель услышал молитвы Катарины Ариго и накинул на временщика узду. То, что болезнь оказалась хитростью, мы поняли позже.
– Что вам известно об участии Алвы в событиях Октавианской ночи?
– То, что его появление не стало неожиданностью по крайней мере для Лионеля Савиньяка.
– Знакомо ли вам имя Чарльза Давенпорта?
– Сына графа Энтони Давенпорта?
– Именно так.
– Этот молодой человек – шпион Лионеля Савиньяка. Сначала он следил за генералом Килеаном-ур-Ломбахом, затем его перевели во дворец.
– Пересекались ли пути Чарльза Давенпорта и герцога Алва?
– Мне рассказывали, что Давенпорт и Алва встречались в Октавианскую ночь.
– Это можно считать доказанным, – подтвердил супрем. – Господин Штанцлер, вы предполагаете или знаете, что Алва был осведомлен о планах лжекардинала?
– Я не слышал разговора герцога Алва с Дораком, но я верю человеку, который мне его передал, рискуя жизнью. Первый маршал Талига знал обо всем. Его промедление, равно как и поспешное устранение свидетелей, было частью замыслов Дорака.
– Что вам известно о задуманных Дораком убийствах Людей Чести?
– Уже упомянутый мною свидетель передал мне список будущих жертв, первой из которых значилась Катарина Ариго. Я предупредил об опасности ее и герцога Окделла. Это все, что я мог сделать, но Создатель смилостивился над невинными.
В Октавианскую ночь лжекардинал разыграл болезнь, и это переполнило чашу терпения Создателя. Дорак умер именно так, как лгал. К несчастью, это не спасло ни братьев Ариго, ни Килеана-ур-Ломбаха, ни семейство Приддов.
– Что вам известно о поддельных письмах, послуживших поводом для ареста
